В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

30 июня 1941 г. Летний зной царил на бескрайних равнинах Восточной Польши, и лишь движение слегка раскачивавшегося под нами поезда помогало легче перенести жару. Тяжело груженный эшелон медленно шел по беспорядочно разбросанным сосновым лесам и степям. Земля здесь была песчаной и невозделанной. Мы ехали на восток мимо маленьких ферм и деревень, пересекая извилистые реки.

Местное население не обращало на нас внимания, только дети время от времени махали нам с пыльных улиц и обочины дороги. Мужчины и женщины, за которыми мы наблюдали с большого расстояния, растворялись в мерцающем зное, когда колеса поезда оставляли их далеко позади. Мы коротали часы, сидя или лежа под безоблачным небом, расположившись

Вопреки уставам мирного времени, которым ранее подчинялась наша жизнь, нам разрешили расстегнуть верхнюю пуговицу серо-зеленых мундиров и закатать рукава, чтобы мы могли почувствовать небольшое облегчение в условиях палящего зноя. Первые известия о войне с Россией дошли до нас несколько дней назад, и мы мало говорили о нашем возможном участии в сражениях. Все были уверены, что война с Советским Союзом, как и вооруженные конфликты с Францией и Польшей, быстро закончится.

На закате появились стены и башни Кракова, священного города Польши, где в соборе покоилось сердце Пилсудского. Эшелон, скрипя тормозами, медленно подкатил к полустанку, расположенному близ пыльной узловой станции. Нам разрешили выйти из вагонов. Через несколько секунд нас окружила шайка неопрятных детей, на которых часовые военной полиции, стоящие с каменными лицами неподалеку, не обращали внимания.

– Bidde um bror, Herr [1] , – жалобно кричали дети, жадно хватая грязными руками куски хлеба, которые мы вытаскивали из сумок и отдавали им.

«Бедная Польша», – подумал я, отдавая кусок хлеба деловитой маленькой девочке в обмен на потрепанную газету. Газета была выпущена днем раньше на немецком и польском языках, и из нее можно было узнать первые новости об операции на востоке: наступали на Лемберг (Львов); Гриднов, Брест-Литовск, Вильно, Ковно и Дюнабург быстро перешли в руки немцев. Броские заголовки гласили, что было уничтожено свыше 2582 советских самолетов и 1297 советских танков. Оккупированная Советами Польша освобождалась от ига большевиков.

Вскоре военные полицейские принялись свистеть и кричать, жестами призывая нас занять свои места в поезде. Мы гурьбой взгромоздились на платформы. Колеса вагонов протестующе заскрипели, и мы медленно двинулись вперед. Я вслух читал газету солдатам нашего орудийного расчета, которые разлеглись на ровной платформе. Я оторвал взгляд от газеты и оглянулся на перрон, где теперь оставалась лишь группа ребятишек. Мы продолжали двигаться навстречу неведомой судьбе.

1 июля мы подъехали к станции, находившейся в десяти километрах к западу от Пелкини близ Ярослава. Здесь мы выгрузились и вновь двинулись на восток длинной пешей колонной (незавидный удел каждого пехотинца). На некотором расстоянии впереди нас «шенилетт», автомобиль на гусеничном ходу, взятый в качестве трофея во время Французской кампании, тащил наше противотанковое орудие.

Внезапно в нос ударил запах дыма и пепла, сохранившийся здесь, и вскоре нашим взорам предстали большие воронки и сожженная техника – поработали немецкие пикирующие бомбардировщики «штука». В конце концов наша колонна подошла к временному пункту питания, где под бдительным оком вездесущей военной полиции сестры Красного Креста, швабки, цедили холодный кофе из полевой кухни на конной тяге и половником разливали его в наши кружки. Они тщетно пытались выведать у нас последние новости из дому.

Наша длинная серая колонна тронулась в путь, оставив сестер Красного Креста позади, и походным строем стала двигаться дальше на восток. Когда нас настигли сумерки, мы укрыли технику и орудия под деревьями редкой придорожной лесополосы. Нам было приказано обеспечить противовоздушную маскировку, и мы попытались замаскировать наши позиции тонкими ветками.

На рассвете нас обогнали части обеспечения, двигавшиеся по магистрали в сторону далекого восхода. Весь следующий день мы шли следом за интендантским подразделением и во второй половине дня впервые увидели противника.

По пыльной дороге навстречу нам двигались бесконечные колонны русских пленных, одетых в потрепанную форму защитно-коричневого цвета. Многие из тех, на ком не было фуражек, привязали к коротко остриженным головам пучки соломы, служившие защитой от палящего солнца; некоторые шли босиком или были полураздеты.

Из-за странной неоднородности их одежды они казались не похожими на солдат. В их внешности воплотились черты белолицых русских, темнокожих кавказцев, киргизов, узбеков, кочевников с монголоидными чертами лица – многих народов с двух континентов, входивших в состав Советской России. Они молча, опустив глаза, прошли мимо нас; время от времени было видно, как некоторые из них поддерживают раненых, больных или тех, кто казался обессилевшим. В школе нас учили, что Европа от Азии отделена Уральскими горами; тем не менее, здесь, как мы считали в центре Европы, мы увидели Азию. Длинная колонна несчастных скрылась из вида за нашей спиной, и, когда нас настигли сумерки, мы расположились на отдых. Под усеянным звездами небом мы завернулись в маскировочные плащ-палатки и проспали до утра.

14-й противотанковой роте была отведена роль передового отряда, и мы выступили ровно в 5.00. Оседающие развалины сожженных домов были безмолвными очевидцами боев, развернувшихся в городе Ярославе во время Польской кампании, которая, казалось, проводилась очень давно, хотя с тех пор прошло всего два года. Когда в Радимо мы перешли через реку Сан, под нашими ногами оказалась уже русская земля.

Мы прошли мимо большого немецкого кладбища, оставшегося со времен Первой мировой войны. Над его воротами висела поблекшая деревянная табличка: «Памяти товарищей, павших в Дубровице». Нашей колонне не разрешили останавливаться надолго, чтобы осмотреть могилы. Мы имели смутное представление о том, сколько наших собственных могил останется возле дорог в глубине России. Вскоре на своем пути мы повстречали свежие могильные холмики с грубыми березовыми крестами, увенчанными стальными касками германского вермахта, которые нельзя было ни с чем перепутать. Эти могилы – первые безмолвные свидетели кровопролития возле дороги, ведущей на восток, – были расположены упорядоченно, рядами и колоннами. Мы пытались отвести взгляд, но могилы постоянно притягивали его. Мы продолжали движение, а безмолвные красно-коричневые холмики, казалось, звали нас к себе. Они будто бы говорили: «Не оставляйте нас здесь… Не бросайте нас в этом незнакомом месте».

Со стороны Лемберга смутно доносились звуки канонады. Дороги становились все хуже и хуже, и пыль обильно оседала на солдатах, лошадях и машинах. Когда оранжевый шар солнца стоял в зените, с трудом пробиваясь сквозь облака удушающей пыли, были видны лишь смутные очертания машины, идущей впереди нашего взвода. Пот и пыль, смешиваясь, придавали очень странный вид лицам под зелеными касками. Возле Краковиц мы вновь провели ночь под тентами, сделанными из плащ-палаток.

Наш поход в никуда продолжался. Мы двигались вперед к неизвестному нам пункту назначения. На пути нам встречались убогие деревушки, расположенные вдоль дороги. Русские женщины и дети пристально смотрели на нас из дверных проемов, вглядывались в нас, скрываясь за оконными стеклами скверного качества. Единственными мужчинами, которых можно было встретить, были престарелые ветераны минувших войн.

Жители деревень, когда мы их расспрашивали, рассказывали нам о большевиках. При этом в их глазах был виден ужас, страх перед сибирскими лагерями. Они говорили нам, что в школах висели портреты Сталина. Когда сельские учителя спрашивали: «Кого вы благодарите за хлеб насущный?» – ученики должны были отвечать: «Сталина». Нас обнадежило то, что сведения о последствиях коммунизма мы получаем из первых рук. То, что мы слышали, нельзя было считать лишь происками нашей собственной пропаганды. Нидермайер заметил: