В солнечной Абхазии и Хевсуретии
Шрифт:
Мне начинает казаться, что изумрудно-голубой наряд милой, прекрасной страны обрызган рубиновыми каплями.
От Сухума дорога тянется прекрасным лесом, живописными ущельями. Вначале нам попадались армянские и греческие селения, пашни на крутых склонах. В Каманском ущелье мы проехали, не останавливаясь, мимо древнего женского монастыря. Кормили лошадей у «Волчьих ворот», у Двуречья.
Горные цветущие пастбища напоминают мне рассыпанное, пестрое, душистое монпансье «ландрин». Моя лошадь с явным удовольствием забирает и прячет в рот смолистые стебли с фиолетовыми и желтыми венчиками. Проскакав несколько десятков
Я и Гумба закусываем копченой свиной грудинкой. Абхазцы-мусульмане с отвращением гладят на свинину и отодвигаются подальше.
Абхазцы-христиане удивительно равнодушны религии, мусульмане — наоборот. На гребне перевала нас застала гроза с градом и снегом. Мусульмане-абхазцы приписали это гневу божьему и нашим антирелигиозным разговорам.
…Перевал Псху никем не изучен. Он ниже Клухорского, но сложнее и длиннее его. Кроме того, на Клухорский перевал проложена военно-шоссейная дорога, а здесь узкие опасные тропы. На первый гребень мы поднимались несколько часов, все время лесом. Приходилось держаться за гриву лошади и низко наклонять голову от ветвей. Вокруг — могучие дубы, каштаны, чинары, орешники, стволы которых, как змеи, оплели лианы, а с ветвей лохмотьями свисает нечто в роде зеленой паутины. В просветах листвы виднеется голубое небо, влево — гора в виде усеченного конуса. На вершине горы — по преданию — лежит громадный железный якорь (здесь, якобы некогда было море).
Когда мы поднялись на вершину хребта, как-то сразу потемнело. Над нами и под нами заклубились облака, ослепительно засверкали кривые и ломаные молнии. В горах жутко загрохотало. Закряхтели столетние дубы и чинары. Листва заговорила, поднялся сильный ветер, наши лошади храпели, упирались, косились на пропасть. Стало холодно, пошел град.
Абхазцы и я ворчали, негодовали на грозу, на дождь. Но Гумба оставался бесстрастным и как будто даже дремал в седле в своей мохнатой бурке и белом башлыке, полуприкрыв нервные, настороженные веки.
Внизу нас ожидал новый сюрприз. Река, которую, как говорят, утром могли вброд переходить дети, после грозы разлилась так, что волны перекатывают через седло. Грозные ревущие волны отделяли нас от горячего ужина и сухой, теплой постели, — по ту сторону реки было большое русское селение. Однако заманчивая перспектива заставила нас решиться. Когда на лошади переплываешь горную бешеную реку, испытываешь, как на карусели, головокружение. Кажется, что вода неподвижна, а лошадь бешено вихрится. Приходишь в себя только на берегу.
Через час-два мы сушились у костра в недостроенном, без стекол и пола, но с крышей, доме и жарили шашлык из дикой козы, добрый кусок которой нам подарили пастухи-охотники.
Мы предпочли ночевать здесь, а не в жарко натопленной избе. В русском селении Псху только снеговые горы и виноградники напоминают, что вы в Абхазии; все остальное типично-«расейское»: русская печка, клопы, иконы.
У псхувцев достаточно земли, и хорошей, пастбища, скотина. Жить бы можно, говорят, одна беда — беспокоят бандиты. В этом году бандиты обложили налогом пастухов. У тех, кто не захотел подчиниться, отбили часть скота, так что крестьянам пришлось свой скот выкупать у них обратно. Псхувцы сорганизовали добровольческую
Сведения о перевале и Карачае мы получили здесь самые неблагоприятные. Еще никто с осени не переходил из Карачая. По слухам, за перевалом — банды зеленых с пулеметами. Недавно псхувцы послали на разведку одного старика, который вернулся с полпути, еле унеся ноги, наткнувшись на банду.
На следующий день мы выехали намеренно поздно и, проехав всего несколько верст, заночевали у пастухов в «балагане» (навес, открытый спереди), у подножья зеленой лесистой горы, чтобы на рассвете начать подъем на перевал.
Лежим у костра в ожиданий, когда закипит в котле молоко и поджарится на вертеле сыр. Снежные вершины, потухая, чуть розовеют. Над нами уже появились серебряные звезды и серебряный месяц. Угрюмые, морщинистые скалы будто плачут, — тают снега. Снизу, со дна ущелья поднимается густая синева.
Опершись передними ножками о камень, в любопытстве застыл, глядя на нас, бородатый, словно из слоновой кости, козлик; вокруг белеют козочки с кокетливыми рожками. Пастухи-мингрельцы подоили коз, процедили сквозь траву в деревянные ведра молоко, согнали и пересчитали стадо и стали вокруг костра, опираясь на высокие посохи.
Что их занимает, о чем они думают? Может быть, среди них есть поэты? Ведь известный грузинский поэт Казбек был также пастухом…
К сожалению, мои абхазцы и Гумба почти не говорят по-мингрельски, а пастухи не понимают ни по-абхазски, ни по-русски. Мы можем только смотреть друг на друга.
Проснулись ночью… У моих ног примостилась козочка. Абхазцы и пастухи спят, завернувшись в бурки у потухающего костра. В горах жутко воют шакалы.
В Хевсуретии
Хевсуры — воинственное грузинское племя, живущее в горах Восточной Грузии, очень древнего происхождения. Хевсуры носят длинные, до колен, вышитые бисером рубахи (род стихаря). Во всех торжественных случаях они появляются в рыцарских шлемах, с панцырной сеткой, со старинным булатными мечами и щитами.
Хевсуры разделяются на две касты: занимающихся мирным трудом — пастухов и хлебопашцев, и воинственных, делающих набеги и грабящих соседние племена — пшавов и тушинов.
В Тифлисе историк-профессор, рассматривая со мною карту Закавказья, сказал: «Постарайтесь пробраться в Хевсуретии до Шатили» (последнее хевсурское селение у перевала на Северный Кавказ). Однако на деле оказалось, что добраться до Шатили гораздо труднее, чем это представляется, глядя на карту.
Благодаря товарищескому содействию председателя душетского исполкома я отправляюсь в Хевсуретию на прекрасном гнедом иноходце, в сопровождении надежного милиционера тов. Сулаберидзе, родом из Кутаиса, с усами, как у запорожца, и добродушнейшей физиономией.
Первое время дорога идет почти все время низом, по берегу реки. По сторонам — лесистые и зеленые пшавские горы, местами обглоданные стадами до плешей. При дороге кое-где попадаются заколоченные облупившиеся здания лавок и духанов с выбитыми стеклами, со следами обстрелов. Эти разрушенные здания остались на память о восстании, которое было поднято в Хевсуретии полковником кн. Челокаевым, действовавшим в согласии с меньшевиками.