В созвездии трапеции
Шрифт:
— Ну-с, кто хочет слова? Вот вы, например, мсье Букашкин? — обращается Холло к Мушкину. — Почему бы вам не попробовать покритиковать нас с позиции дряхлеющего реализма.
— А что, собственно, критиковать? — с деланным равнодушием спрашивает Антон. — Что-то я не вижу перед собой произведений искусства.
И он демонстративно осматривает стены, делая вид, что не замечает развешанных на них картин.
— Протрите-ка глаза, детка!.. — басит кто-то с пола.
— Спокойствие, господа, — жестом священнослужителя простирает руки Холло. — Разве вы
— Вы, конечно, не случайно назвали эту мазню портретами гимнастки, а не портретами Маши, — усмехается Антон. — Ибо Маша — это нечто конкретное, и настолько конкретное, что вы просто не в состоянии его изобразить из-за отсутствия элементарного мастерства. А гимнастка — это, по-вашему, уже абстракция. Тут вы в своей стихии, ибо любой штрих на любом фоне можете объявить "пространством, непрерывностью и временем", как это сделал художник Паризо, изобразивший на желтом фоне коричневые палочки.
Опять кто-то из бородачей подает грубую реплику, но Холло грозно шипит на него. Он совершенно уверен в своей победе над Мушкиным и не торопится расправляться с ним.
— Я умышленно привожу вам примеры «живописи», сработанной в вашей излюбленной манере, в духе пространственно-временного континуума, — с завидным хладнокровием продолжает развивать свою мысль Антон.
— Ну и что же? — нагло таращит глаза Холло. — Что вы хотите этим сказать? Да ничего, видимо, кроме собственного невежества. Вы ведь все еще мыслите категориями прошлого века и смотрите на мир глазами человека, знакомого лишь с геометрией Эвклида, и понятия, наверно, не имеете о геометрии Лобачевского — Римана.
Илью так и подмывает вступить в бой, но он сдерживает себя, давая возможность парировать первые удары Холло Антону, которого он уже уопел оценить как достойного своего соратника. По всему чувствуется, что бой будет жарким, нужно, значит, беречь силы.
— Мы уже знакомы с вашей манерой спекулировать отдельными положениями теории относительности, — спокойно возражает своему оппоненту Антон. — Вам кажется, будто Эйнштейн опрокидывает все прежние представления о времени и пространстве. И этого вам достаточно, чтобы попытаться расправиться с реалистическим искусством, изображающим события в определенный момент времени и в реальном пространстве.
— А вы не занимайтесь демагогией! — выкрикивает кто-то из «ультра». — Что же, по-вашему, теория относительности ничем не отличается от механики Ньютона? Не отрицает ее разве?
— Да учились ли вы хоть в средней-то школе? — не выдержав, восклицает старший брат Маши, Сергей Зарницын. — Должны знать тогда, что теория относительности Эйнштейна вовсе не отрицает физики Ньютона. Она лишь исследует более сложные явления.
— Подкрепи же и ты его чем-нибудь, — толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.
Но прежде, чем Илья успевает раскрыть
— И вообще — читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна?
— А сами-то вы читали? — хихикает какой-то бородач. — Неужто хватило силенок?
— Представьте себе-кое-что читал… И потому знаю, что теория относительности не разрушает прежней физики, но позволяет глубже вникнуть в суть…
— Вот и мы за то же! — прерывает его Холло. — За оценку старых понятий с более современных позиций. Старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.
— А каковы же, однако, эти изменения? — нарушает наконец молчание Илья.
— Какие бы ни были, но они есть, — неопределенно отвечает Холло.
— А надо бы знать, какие именно, — вставляет замечание и Михаил Богданович.
Все «ультра», как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.
— Ведь вы, Холопов, на физико-математическом учились когда-то, могли бы и знать, — укоризненно качает головой Михаил Богданович,
— Да он это знает, конечно, — понимающе усмехается Антон Мушкин. — Ему просто невыгодно называть цифры.
— А цифры таковы, — спокойно продолжает Илья. — Земля наша, как вам должно быть известно, вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду. А по орбите вокруг Солнца движется она со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми ее планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. Ну, а течение времени, как вам должно быть известно, начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам тысячам километров в секунду.
Бородачи смущенно ежатся, но Митро Холло все еще не теряет надежды одержать победу.
— Ну, а то, что по Эйнштейну пространство искривлено, спрашивает он, — вы тоже будете отрицать?
— И не собираюсь, — спокойно покачивает головой Илья. Установленная Эйнштейном связь между тяготением и геометрией мира подтверждена ведь экспериментально.
— Из этого не следует, однако, что вы имеете право уродовать человеческие тела и корежить натюрморты! — выкрикивает Антон Мушкин.
— Почему же, если факт искривления пространства подт&ержден экспериментально? — усмехается заметно воспрянувший духом Митро Холло. — В наше время только метафизики изображают пространство прямыми линиями.
— А вы знаете, каково реальное искривление этих прямых линий в природе? — спрашивает Илья. — В настоящее время совершенно точно установлено, что световые лучи, испускаемые звездами, проходя мимо Солнца, искривляются лишь на ноль целых восемьдесят семь сотых угловой секунды. К тому же эта кривизна сказывается только при длине луча, равной примерно ста пятидесяти миллионам километрам. А каковы размеры вашей натуры?
Кое-кто из «ультра» смущенно хихикает. Они заметно обескуражены и уже без прежнего почтения поглядывают на своего вдохновителя.