В старой Африке

Быстролетов Дмитрий Александрович

— И вот, — дрожащим голосом заговорил он, — наступил последний день. Капитан ванден Бошу сидел за столом, я жался к двери, четверо жандармов поддерживали под руки изверга. Господин Балео стоял перед ним со страшной плетью в руках. «Поговорите еще раз с этим дерьмом, господин аббат!»— приказал мне господин капитан. Но голова грешника свесилась на грудь, он был очень слаб. «Подними ему голову, Балео!» — приказал капитан. Господин Балео зашел сзади и за волосы поднял безжизненную голову. Я начал говорить. Слышал ли он? Не знаю. Наверное, но не все. Когда воцарилась тишина, он открыл глаза и прошептал одно слово. «Что

он бормочет?» — спросил господин капитан. «Свобода», — ответил сержант. Тогда бедный господин капитан не выдержал: схватил со стола бумагу, отобранную при обыске. Она играла роль улики. Это была прокламация к народу. Капитан скомкал и сунул ее арестованному в рот. «Так подавись же своей свободой!»— закричал он, совершенно потеряв терпение. Тогда господин Балео поднял плеть…

Господин аббат смолк. Губы его посерели. На носу повисла крупная капля пота.

— Ну и что же?

— И… И…

— Ну?

— Не могу больше… — зарыдал господин аббат и закрыл лицо руками.

Из иллюминатора слышался ровный плеск волн. Мягко гудел вентилятор. Оба пастыря всхлипывали, потрясенные до глубины души.

— Помолимся за него! — вдруг светлым и ясным голосом промолвил отец Доменик. — Бог всемилостив! О, как прекрасно сознание, что даже самые тягчайшие человеческие грехи могут все-таки найти прощение!

И оба порывисто опустились на мягкие коврики, оба толстенькие и маленькие, так невероятно похожие друг на друга, черный и белый служители бога, исполненные веры и благочестивого восторга. Ровно гудел вентилятор, и плескались волны, а два пастыря все читали и читали молитвы, смиренно сложивши на груди пухлые ладошки и подняв увлажненные слезами глаза в потолок, на котором были нарисованы соблазнительные наяды, нескромно играющие с тритонами.

Двумя палубами ниже, в машинном отделении, господин ванБарле, старший механик, беседовал с господином ван дер Вельде, кочегарным старшиной. Оба в синих комбинезонах, с опрятными воротничками и галстуками, — впрочем, насквозь мокрыми от пота. У обоих на головах форменные фуражки, только у господина старшего механика офицерский большой золотой якорь с венком и эмблемой пароходной компании, а у господина кочегарного старшины — маленький якорек и эмблема. Первый сидел на железном стуле перед железным столиком, где лежали путевые документы, второй стоял, вытянув руки по швам.

— Лу-ле-ле, слышите, господин старшина? Запомните фамилию! — кричал старший механик. — Запомните все разговоры о нем. О слышанном немедленно донесите дежурному механику. Дошло?

— Так точно, господин старший механик. Как фамилия этого черного?

— Не валяйте дурака, господин ван дер Вельде. Лу-ле-ле! Лу-ле-ле! Жандармский офицер утверждает, что кто-то из ваших кочегаров неоднократно виделся с ним в одной пивной на окраине Матади. Есть свидетель — сам владелец заведения, надежный человек.

Механик заметно побагровел.

— Понятно, господин старший механик, — закричал старшина. — Но по своему положению я мало бываю с простыми кочегарами.

— Теперь будете бывать чаще! Послушайте на вахте и особенно в кубриках!

— У нас разные кубрики, господин старший механик. Я помещаюсь вместе со старшинами.

Минуту оба терли лица и шеи совершенно мокрыми платками.

— Повторяю — не валяйте дурака, господин ван дер Вельде. Вы старшина и имеете право заходить в любой кубрик. Вы обязаны начать слежку. Дошло?

— Но…

Механик заметно побагровел.

— Что еще?

— Это нечестно, господин старший механик. Конечно, я старшина, но и простые кочегары тоже люди, мои товарищи… Я рабочий и социалист, мой дальний родственник — один из руководителей Интернационала. Я — идейный человек, а не полицейская ищейка, господин старший механик.

Плотные струи раскаленного воздуха пронизывали обоих говорящих и затем втягивались в жерла вентиляторе: это было похоже на пытку.

Медленно, с гримасой страдания, тучный механик поднялся.

— Идейный? А?

Он протянул руку и схватил старшину за мокрый галстук и воротничок.

— А это что? — заорал он, багровея от натуги. — У ваших товарищей на шее сейчас сетка для пота… Качегары внизу под нами гнут спины, как скоты, и негры… А вы, господинван дер Вельде, явились на вахту в воротничке и при галстуке.

Он качнулся, сжал виски руками и минуту стоял с закрытыми глазами.

— Через десять лет они станут инвалидами, а вы, если не будете ослом, превратитесь в младшего механика. Вы — будущий офицер. И с кочегарами у вас нет ничего общего. Ничего! Понятно?

Старшина переминался с ноги на ногу.

— Этот воротничок и галстук ко многому обязывают, господин кочегарный старшина. Держитесь за него покрепче, если не хотите сменить его на сетку.

Старшина молчал. Офицер тяжело перевел дыхание.

— Интернационал и партия — это ваше личное дело. Сойдете на берег — будьте социалистом, если вас это развлекает. Но на борту — вы только старшина, и белый воротничок — это высокая стена, через которую вашим подчиненным не перешагнуть! Поэтому повторяю в третий раз: не валяйте дурака, господин ван дер Вельде, и не играйте вашим местом в пароходной компании. Дошло?

— Дошло, господин старший механик!

— То-то. Запомните: Лу-ле-ле. Идите! Да, еще одно: подайте мне список коммунистов. Я знаю, среди кочегаров есть коммунисты.

Еще ниже находилась кочегарка. Она — самое дно плавучей выставки западного великолепия.

— Значит, Лулеле погиб?

— Да.

Кочегары широко раскрыли рты и долго судорожно дышали, как вынутые из воды рыбы, потом сделали по глотку из ведерка с теплым жидким овсяным киселем, в котором плавали ломтики лимона. Тело, одежда из грубого брезента и тяжелые башмаки — все блестело от влаги, все было озарено кровавым заревом топок. Огонь рядом, страшный белый жар, почти мгновенно превращающий в пар воду гигантских котлов. Над головой оглушительно стучат донки — большие насосы, подкачивающие воду. Иногда смолкнет грохот донок, и тогда все заглушает вой, рев и свист огня в топках и пронзительное шипение пара.

Кочегары проверили давление и уровень воды. Затем снова сошлись у ведерка. Широко раскрыв рты, они сипло дышали.

— Жалко парня, Камп.

— Да. Но он сделал дело. И оно не умрет, Жанвье. Кочегарка в условиях тропиков похожа на ад. Грохот, свист, вой, блеск беснующегося огня.

Кочегары снова сошлись у ведерка Глоток теплого клейстера. Судорожные вздохи.

— Почему, Камп?

— Он успел разослать всех членов партии из Леопольдвиля. Теперь в каждой провинции будут расти свежие побеги. Дереву — будущее. Ему цвести. Они шуруют уголь.