В Ставке Верховного Главнокомандующего
Шрифт:
О пагубном влиянии на Государя нервно и душевно нездоровой царицы, бывшей во власти проходимца Распутина и его омерзительной клики, которая через посредство царицы вынуждала Государя принимать пагубные для России решения, было в свое время много говорено и написано; а после опубликования ее интимной переписки с Государем в этом не осталось уже ни малейшего сомнения.
Государыню я близко видел в Ставке всего один лишь раз и потому не могу высказать о ней какое бы то ни было личное суждение; но вынес я от ее внешности и взгляда душу леденящее впечатление.
Однако я лично был свидетелем в Ставке одного из случаев пагубного ее
Император Николай II при своих высоких нравственных качествах не обладал, к сожалению, свойствами, необходимыми, чтобы править государством.
Ему прежде всего недоставало твердости воли и решительности, этих основных свойств настоящего правителя и вождя.
Обладая средними умственными способностями, затемненными большим религиозным мистицизмом и устарелыми политическими взглядами, он просто не в состоянии был разумом «объять» грандиозную задачу управления Российской Империей, которая легла на него тяжелым бременем и к которой он не готовился.
А готовился он лишь к военной карьере, которую очень любил, и уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне.
Сознавая это, Государь всецело вверил сие руководство генералу Алексееву и никогда не оспаривал его решений и не настаивал на своих идеях, даже тогда, когда эти идеи — как, например, в Босфорском вопросе, — были правильнее идей генерала Алексеева.
При всём этом, однако, Государь неустанно заботился и беспокоился о всём том, что могло способствовать успеху нашего оружия: часто посещал войска на фронте, обсуждал разные оперативные идеи и лично знакомился с новыми средствами вооруженной борьбы.
Доказательством этому служат следующие случаи.
Однажды, вскоре после того как Государь принял верховное командование, а морское управление не было еще преобразовано в Морской Штаб, ко мне пришел придворный камер-фурьер и, передав приглашение на обед к царскому столу, доложил, что Государь приказал мне явиться к нему в кабинет за полчаса до обеда.
Придя к назначенному часу в губернаторский дом, я был введен камер-лакеем в кабинет, где Государь сидел один за письменным столом. Государь приветливо меня встретил и, дав мне письмо, только что им полученное от английского короля, спросил мое мнение о новом средстве борьбы с подводными лодками, о котором ему король в этом письме сообщал.
Средство это, оказавшееся впоследствии неприменимым, состояло в сетях, подвешенных к полым стеклянным шарам, которых подводные лодки, вследствие прозрачности шаров, не замечали в перископ и потому не могли своевременно нырнуть под сеть или вообще ее избежать. Я доложил Государю, что по кратким сведениям письма нельзя составить себе окончательного суждения об этом изобретении и что я запрошу через Морской Генеральный Штаб нашего морского агента в Англии. Государь с этим согласился и перевел разговор на болгарский порт Бургас.
Болгарский порт этот имел значение огромной важности для Босфорской операции, горячим сторонником которой был Государь. Дело в том, что Бургас был единственным портом вблизи Босфора, где можно было бы высадить крупный десантный отряд, без коего наш Генеральный штаб и, в частности,
Об этом порте давно уже велись секретные дипломатические переговоры с Болгарией, которые, однако, были безуспешными, ибо Болгария требовала себе за выступление на нашей стороне и предоставление нам таким образом Бургаса Македонию, на что Сербия своего согласия ни за что дать не хотела, закрывая глаза на то, что мы именно во имя ее спасения вступили в эту тяжелую для нас войну.
Эта черная неблагодарность, угрожавшая лишить нас не только возможности решить нашу национальную проблему, но даже и выиграть войну, глубоко опечалила и поразила Государя, заступничеству коего Сербия была всем обязана, и Государь теперь искал возможности обойтись без Бургаса для решения Босфорского вопроса.
Разработка в Ставке планов и оперативных предположений для Босфорской операции входила в непосредственный круг моих обязанностей, и Государь пожелал ознакомиться с моим мнением по этому вопросу, обсуждение которого так затянулось, что Государь — а это редко с ним случалось — настолько пропустил час обеда, что, наконец, министр двора граф Фредерикс решил войти в кабинет и напомнить Государю, что в гостиной ожидает приглашенная к обеду специальная военная миссия, приехавшая в Ставку из Франции.
Другой раз, это было поздней осенью 1916 г. Государь пригласил всех нас, бывших у него на завтраке, поехать с ним испытывать новое изобретение, состоявшее в том, что, политая жидкостью, составлявшею секрет изобретателя, любая поверхность воспламенялась в любую погоду от попадания в нее ружейной пули.
Мы поехали в автомобилях за город на поле, где были сооружены различные предметы, покрытые этой жидкостью. Государь лично взял поданную ему винтовку и начал стрелять в эти предметы. Дул холодный ветер, шел дождь, смешанный со снегом, и на поле была большая грязь, так что Государь скоро промок. Мы все жались под защиту наших автомобилей, а Государь всё стрелял и стрелял, пока не убедился в неприменимости для военных целей этого изобретения.
Здесь я впервые познакомился со сделавшимся во время Гражданской войны знаменитым, а тогда еще скромным казачьим есаулом Шкуро, ставшим известным своими смелыми набегами в тыл немцев. На этом испытании Шкуро был представлен Государю.
Всё это ясно показывает, как действительно было Государю близко к сердцу благо России и как он неустанно о том радел.
Да, Государь всей душой любил Россию и доказал это, приняв за нее мученический венец.
Но он любил ее такой, какой хотел ее видеть по своим взглядам, любил в ней «святую Русь» и не хотел отдать ее отрывавшим ее от него революционерам, пророчески предчувствуя, что она погибнет в их кровавых руках.
Естественно поэтому он предпочитал окружить себя сотрудниками, соответствовавшими его взглядам, и колебался доверять бразды правления государственным деятелям либеральных взглядов, опасаясь, как бы они не толкнули Россию в объятия революции.
Но он смутно сознавал, что страна не может не идти вперед, но как и по какому пути, он, не обладая врожденными способностями правителя и, не будучи уверенным в себе, не мог того своим умом объять, как некогда сие объял своим гением великий Петр, решительно и без оглядки двинув Россию, так же им любимую, по пути прогресса.