В стенах семинарии
Шрифт:
– Здорово! – приветствовал меня обрадованный Семён.
– Привет. А ты куда пропал? – я машинально поздоровался, не сводя взгляда с обезумевшего Виктора.
– Отсыпался. Придавил на каждое ухо минут так по шестьсот, – заржал Семён и показал на Виктора: – Чего он там застрял? Хватит там стоять, иди к нам, – махнул ему Семён рукой.
Виктор никак не мог справиться с нервным оцепенением. Сердце мое сжалось. У него не осталось сил даже удрать, такой удар испытал. Глист водил глазами с меня на инспектора, который всё время приветствия что-то записывал в толстую книгу. На Виктора не обратил внимания даже отец Михаил, который готовился начать собеседование и, не дождавшись приветствия от замешкавшегося
Семену же не унималось. Он ещё раз выступил возмутителем порядка – резво вскочив перелез через ряды, собрал оставленные вещи на прежнем месте и, склонив голову набок, виляя задом между рядами вернулся к нам.
– Не бросать же вас, – пробасил улыбающийся Семен, и снова рухнул с грохотом в кресло.
Отец Михаил грозно взглянул на него и тут же помягчел, поскольку Семён, расплылся понятливой улыбкой и проблеял:
– Извините, батюшка.
Можно было начинать. Отец Михаил осенил тройным знамением присутствующих и начал:
– Ректор семинарии митрополит Владимир благословляет вас с почином, – и он указал в конец зала на беседующих святых отцов. Все обернулись, и в очередной раз льстивые улыбки заскакали по залу, смеялись в голос, чтобы лишний раз обратить на себя внимание, но ректор не слушал о чём идёт речь, только бросил короткий взгляд и продолжил внимать речам друга-коллеги. Затем отец Михаил так же ретиво представил инспектора семинарии, назвав его братом Лаврентием. Отыскивая последнего, Барсуку пришлось покрутиться в разные стороны, а найдя, он в свою очередь одарил инспектора раболепской улыбкой. Брат Лаврентий на представление не вышел из тьмы, но весь зал увидел его зоркий, колючий взгляд на болезненно-бледном лице и, как мне показалось, впоследствии больше не забывал о нём, хотя тот и сидел, спрятанный темнотою угла.
На представлении руководства семинарии резвость речи отца Михаила и закончилась, потом он говорил долго и монотонно. Всё сводилось к тому, каким будет вступительный процесс, и насколько он важен для будущего батюшки. Так мы узнали, – сначала все должны пройти собеседование, на котором мы как раз присутствуем. Затем две комиссии: одна – медицинская, за неё есть ответственный, он и расскажет в свою очередь, и вторая – непосредственно духовная, за которую отвечает он, отец Михаил. «Кто не пройдет первую комиссию, на вторую может не являться, – вещал Барсук. – Священнослужитель должен иметь крепкое здоровье». Отец Михаил подвел черту и обернулся к ректору, который к этому времени закончил разговор и восседал перед всем залом. Ректор многозначительным кивком подтвердил слова отца Михаила и взглянул на дремавшего слева от него толстяка в полосатом костюме. Толстяк, словно почувствовав внимание к себе, встрепенулся и резво вскочил.
– Значит так, я Илларион Трифонович Плогий, – завопил полусонный толстяк. – Я отвечаю за медицинскую комиссию. Завтра, значит так, в восемь утра придут врачи, значит так, и приступим. Всем, значит так, быть вон в том корпусе, – указал себе за спину толстяк. – Кому повезёт, с того сначала слезут три шкуры, пока сдаст мне догматическое богословие, преподавателем коего я буду для счастливцев, вытащивших проходной билет.
– Вот, тебе и барабан в нашем оркестре, – выдал я мысли в слух.
– Чего? – не расслышав, промямлил Виктор.
Я не стал повторять, а только приложил палец к губам и продолжал слушать объявления. От услышанного отроки приуныли, а их отцы встрепенулись, обмениваясь улыбками. Кто-то бросил из зала:
– Правильно! Что с сыном, что с ослом разговор один – батогом, – и по залу разлетелся зычный гогот сказавшего. Святые отцы одобрительно закивали, поддержав веселье разноголосым ржанием. Плогий подождал, давая батюшкам повеселиться, и закончил:
– У меня, значит так, всё, брат Владимир, – с легким поклоном обратился Барабан к ректору и вновь занял свое место. Священники-наставники семинарии, сделав своё дело, умолкли.
Ректор, собирая всеобщее внимание, выдерживал паузу, которая сидящим в зале показалась тяжелее свинцовой гири. Затем, не проронив ни звука, встал. Следом за ним поднялся и весь зал. Митрополит Владимир на прощание осенил всех присутствующих тройным знамением. Святые отцы вперемешку с отроками вереницей потянулись, прощаться – снова приложиться к руке ректора митрополита Владимира и отца Михаила. В этот раз все целовали руку, и святые отцы тоже, показною покорностью заслуживая расположения для отпрысков. По их виду и поведению было заметно, медкомиссия озадачила.
Мы с Виктором подошли последними. Опять я уловил бешеную лукавинку в глазах ректора, когда поцеловал руку и снизу взглянул на него. А может, показалось. Прощание получилось. Виктор приложился тоже к рукам обоих отцов, отец Михаил возложил на его голову перст, и поэтому Виктор шел в общежитие в приподнятом настроении. Я слушал товарища глазами, мысли мои бродили в очень темных комнатах сознания, и слух мне нужен был там. Но Виктор не замечал моего настроения. И, слава богу!
Наутро всех желающих стать батюшкой выстроили в тёмном коридоре второго корпуса. Собралась разношёрстная компания. Здесь можно было увидеть и безусых юнцов, и парней, прошедших огонь, воду и медные трубы, таких как я, например. Во всяком случае, я приметил нескольких человек, которые по моему заключению подходили мне по возрасту, и за плечами которых просматривалась армия. Большая часть никакого пороху не нюхала, о медных трубах и говорить нечего. Вдоль шеренги вышагивал вчерашний толстяк Плогий и рассматривал каждого в отдельности. Сегодня от него дурно пахло, по-видимому, толстяк не ночевал дома.
– Чем это воняет? – воскликнул худенький паренёк, опоздавший к общему сбору и вскочивший в строй перед самым носом Плогия. Барабан медленно повернулся к возмутителю спокойствия, и уставился на него, буравя злым взглядом. Пареньку оставалось только покраснеть от осознания несвоевременной несдержанности, но он выдержал злой взгляд Плогия. Барабан ещё дважды прошёлся взад и вперёд и вдруг прокричал:
– Значит так! Всем раздеться!
Шеренга зароптала. По правде сказать, и мне не особенно хотелось раздеваться. Толстяк не спешил, давая нам выпустить пар, и членораздельно продекламировал:
– Вещи сложить на кресла вдоль стены. Значит так, – сказанное он подкрепил жестом руки, указав направление, – перед вами. – Для последней фразы толстяк набрал больше воздуху в лёгкие и перешёл на скороговорку: – Не теряем времени, поскольку врачи, значит так, ждать не будут, а без медкомиссии не будет зачисления в семинарию, а … – Барабан хотел что-то ещё добавить, но запнулся
– Значит так! – выкрикнули из шеренги, кривляя Плогия.
– Быстро раздеться! – рявкнул Барабан, ища глазами кривляку, но ничего не смог придумать, как злобно промычать: – Вот так.