В стране троллей. Кто есть кто в норвежском фольклоре

Народные Сказки

Традиция не остаётся неизменной: другими становятся представления, — соответственно, меняются и формы, в которых они передаются. И лишь немногие фольклорные персонажи сохра­няют связь с героями мифа.

Миф — священный текст, он не допускает сомнения в своей истинности. Поэтому и передаётся миф от посвященных к посвященным; не каждый достоин и способен его хранить и вос­производить. Как только миф перестают считать достоверным по­вествованием о реальных событиях, произошедших в незапамят­ные времена, напрямую влияющих на жизнь человека, он теряет своё мистическое значение. Нет, его не забывают, наоборот, слу­шателей становится всё больше. Только магическое значение ми­фа, его важность для жизни отступают на второй

план — главным в рассказе становится сюжет, увлекательность самой истории. Ар­хаический миф неминуемо распадается, разделяется на более привычные нам сказку и легенду, предание.

О том, как устроена волшебная сказка, написано множе­ство интересных научных книг. Но самое главное, чем она отличает­ся от мифа, — то, что в сказку не надо верить. Если тот, кто слушает миф, убеждён, что события эти происходили в глубокой древности или произойдут в неизмеримо отдалённом будущем, то слушатель сказ­ки знает: то, о чём в ней рассказывается, не происходило на самом деле никогда, но это неважно. Следя за забавными или жутковатыми приключениями сказочного героя, человек смеётся, или печалится, или пугается: если в мифе деяния героя отражаются на судьбе всего племени, а то и всего человечества, то в сказке всё внимание сосре­доточено на захватывающей судьбе конкретного персонажа (араб­ского Аладдина, русского Ивана-Дурака, норвежского Эспена Аскелада). Древний, священный смысл в сказке глубоко упрятан — или на­оборот, стал некоторым обязательным украшением, формальным дополнением (та самая «мораль» в конце сказочной истории).

Предания (они же легенды) ближе к мифу, чем к сказке. Но, передавая идущую из глубины веков традицию, рассказывая о сверхъестественных существах и их вмешательстве в жизнь людей, они почти никогда не говорят о загробной жизни, о происхождении или гибели мира. Зато множество преданий посвящены тому, как воз­ник тот или иной древний род, повествует о славных предках и о том, как появлялись прозвища, ставшие родовыми именами. Такие преда­ния учёные называют генеалогическими. А в основе других — объяснение названии той или иной местности: как возникло озеро, или го­ра, или поселение. Это топонимические предания. Третьи же, истори­ческие, повествуют о событиях, которые вошли в историю, о знамени­тых королях, полководцах, поэтах, о войнах и эпидемиях — правда, го­ворят языком фольклора, а не хроники или учебника.

Быличка — жанр по-своему уникальный, похожий и на миф, и на сказку одновременно. Это история, повествующая о том, как чело­век совершенно случайно соприкасается с чудесным, необъяснимым. Недаром в быличках так много имён и названий — рассказчик былички обязательно пояснял, что необычайное происшествие стряслось если не с ним самим, то уж с его близким родственником или другом. Как же можно усомниться в правдивости истории, когда вот сидит сосед, гла­дит седую бороду да неторопливо ведёт речь о том, как случилось ему в молодости повстречать в горах тролля? Такие события рассказчик и его слушатели считали самой взаправдашней правдой — и в то же время в них нет нечеловеческого величия мифологии: её героями ста­новятся самые обычные люди, живущие самой обычной жизнью. Поэто­му быличка — великолепная возможность взглянуть изнутри на то, чем и как жили норвежцы в старину, на завораживающий и наивно-слож­ный мир народного творчества, в котором живущий в водопаде дух так же реален, как сам водопад, а то, что хвастаться и обманывать плохо, так же верно, как то, что таинственный скрытый народец, обитающий в подземных жилищах, наказывает за хвастовство и обман.

Рассказы о существах иного мира передавались из уст в уста, из поколе­ния в поколение. Эта традиция жива: и по сей день в норвежских дерев­нях можно услышать о том, как чей-то сосед или родственник повстречал в лесу бонда из скрытого народца.

Записывать сказки, предания и былички в Норвегии стали ещё в XVIII веке, главным образом священники. Однако только в первой половине XIX века интерес к устному народному творчеству проявился в полную силу. В 1841 году Петер Кристен Асбьёрнсен и Йорген My впервые издали «Нор­вежские народные сказки», а в 1845-1847 годах, вслед за этим сборником, Асбьёрнсен издал «Норвежские волшебные сказки и народные предания».

Т. Киттельсен. Новогодняя сказка. 1903

Одни видят в фольклоре попытку человека одушевить, олицетворить мир природы. Другие полагают, что разгадку этих преданий нужно искать в условиях жизни людей, которые их слага­ли, в их труде и отношении к этому труду. А третьи считают, что по­тусторонний мир фольклора, — на самом деле, таинственный мир нашей собственной души. Воплощая в образах волшебных су­ществ свои стремления к неведомому и неиспытанному, страх смерти и желание любви, человек пытается высказать и осмыслить в себе самом то, что неподвластно разуму.

Все эти подходы по-своему оправданны, и ты обязательно с ними познакомишься, если всерьёз заинтересуешься фольклором.

В необычной книге, которую ты, читатель, держишь в ру­ках, ты найдёшь «портреты» персонажей норвежского фольклора: гигантских троллей, опасной красавицы хюльдры, ужасной Чёрной смерти, и добродушного, похожего на нашего домового, ниссе, и ещё многих-многих других, живущих в земле и в воде, в лесу и в до­ме. И «портреты» не только словесные. Замечательный норвежский художник Теодор Северин Киттельсен, статью о котором ты прочитаешь в конце книги, поможет тебе представить, как выглядело большинство таинственных обитателей Страны троллей.

Переверни страницу и сделай первый шаг по тропинке, ведущей в загадочную страну.

Т. Киттельсен. Лесной тролль. 1906

Лес, бескрайний и дикий, оставил в нас свой след, мы стали частью этой природы. Мы любим лес таким, какой он есть, — сильным и мрачным.

Детьми смотрели мы вверх, на шумящие ветви сосен и елей. Глазами и душой следили за мощными стволами, взбирались по ним, цепляясь за их узловатые ветви-руки, туда, наверх, на самую верхушку, качающуюся от ветра, — в эту прекрасную синеву.

Садилось солнце. На поляны плотной пеленой опускалось одиночество и покой. Казалось, земля не осмеливается пере­вести дыхание, а лес застыл в безмолвном ожидании. Тогда сердце наше начинало бешено колотиться. Мы хотели ещё — мы просили, мы умоляли, мы требовали сказок! Суро­вых, диких сказок для нас, бедных детей. И лес дарил нам сказку.

Она бесшумно подкрадывалась, будто на мягких кошачьих лапах.

Все, что до этого точно окаменело, теперь начинало двигаться. Вдалеке подалась вперёд поросшая лесом гора. Удивление и страх будто бы витали над ней... Вот у неё появились глаза... она пошевелилась... и направилась прямо к нам! А мы зами­рали от восторга и ужаса, мы всей душой любили это чудо! Это же лесной тролль! В его единственном глазу были для нас страх и ужас, золото и богатство — всё то, чего жаждала наша детская душа.

Мы хотели бояться — но мы хотели и противостоять этому страху! Такие маленькие, мы мечтали подразнить тролля, догнать его и украсть его золото. Но больше всего мы хотели заполучить его светящийся глаз. Подумать только! У такого ужасного тролля — такой чудесный глаз!

Он светился и переливался, как ясный день посреди тёмной ночи. То, чего ты раньше не замечал, о чём даже и не думал, отражалось в нём и становилось прекрасным. Лесной ручей струился с серебряным журчанием, сосна расцветала крас­новатыми шишками, даже неприметный мох на скале, ка­залось, сверкал, как гора драгоценных камней, и хотелось упасть и прижаться к нему, как к материнской груди. — Мы любим тебя, глухой, тёмный лес, таким, какой ты есть, — сильным и мрачным. Ты наша любимая книжка с картинками: вот белка грызёт шишку, синица выгляды­вает из сосновых веток, медведь ревёт в рощице. И лес­ной тролль — идёт, тяжело ступая и держа голову высоко над верхушками деревьев: «Бу, бу!»