В уксусе пламя жемчужное— солнце варяжское, вьюжное в пору затмения.Площадь с трусящей волчицею.И над безлюдной столицею райское пение.Дома! Взбегу-ка по лестницек милой (и славно, что в плесени ручка дверная),забарабаню костяшками,как там у ней под рубашкою крестик, гадая.В лампы с фарфоровым парусоми потускневшим стеклярусом круге зеленомдай, словно маленький, силу испробую,сжав в затупившихся щипчиках с пробою сахар пилёный.Память — река с ледяными заторами,если уехал — тони под которыми впредь до подъемав знобкое утро Второго пришествияс преданным привкусом счастья и бедствия, стало быть, дома…Стекла с крупицами.Кладбище с птицамиза снегопадомс ветками липкими,тропами скрипкими.Родина рядом.3.1.1986
ПОД СНЕГОМ ТУСКЛЫМ, СКУДНЫМ…
Под снегом тусклым, скуднымпервопрестольный град.Днем подступившим суднымчреват его распад.На темной, отсыревшейтолпе, с рабочих мествдруг снявшейся, нездешнийуже заметен крест.Но в переулках узкихдоныне не погастот серый свет из русскихчуть воспаленных глаз.И у щербатой кладкизапомнил навсегдая маленькой перчаткипожатье в холода.Москва, ты привечаласреди своих калекменя, когда серчала.Почто твой гнев поблек?Кто дворницкой лопатойневедомо комурасчистил путь покатыйк престолу твоему?…Напротив бакалеи,еще бедней, чем встарь,и вырытой траншеинахохленный сизарьо падаль клювик точит,как бы в воинственнойлюбви признаться хочетк тебе, единственной.Январь 1990
В РАССЕЯННЫХ ПОИСКАХ РАЯ…
За взмывшею с дерева стаеймы вышли с чужого следа —к нарышкинской церкви, не зная,что там отпевали тогда.Таинственное свеченьевместительных темных лампадсродни огонькам, по теченьюсносимым в соседний посад,по тяблам алтарным кочуя,тускнело вдали,как будто мы в реку ночнуюпо самое горло вошли.Сородичи тоже покорнонеплотно стояли кольцомнад новопреставленным в черномс покорным бесполым лицом.Катилась капель, обжигая,на пальцы со свеч.В рассеянных поисках рая,гнезда родового сиречь,когда мы на кладбище старомгуськом миновали кресты,имен не читая, недаромневольно поежилась ты.1990
«Поплавки рубиновой лампады…»
Поплавки рубиновой лампадыи зеленой — с корнем из пеньки,словно это визави посадабакенов маячат огоньки,медленно сносимые теченьем…В том же с ними праздничном рядуленты заполярного свеченьяи рубцы на соловецком льду.
«Каким Иоаннам, Биронам…»
Каким Иоаннам, Биронами Стенькам поклонимся мы,провидит, должно быть, ворона,игуменья здешней зимы,раз каркает властно над нами:мол, дети, о чем разговор?И красными сосны стволаминас манят в кладбищенский бор…Всевышний, прости наши долги.Прощаем и мы должникам— в верховьях отравленной Волгиклубящимся облакам.Скудны по-евангельски брашнаи тленна скудельная нить.Как стало таинственно, страшнои, в общем, невесело жить.Усопшие взяты измором,кто водкой, кто общей бедой.Хлам старых венков за забором,пропитанный снежной водой:воск роз, посеревший от ветра,унылый слежавшийся сор— как будто распахнуты недраотечества всем на позор.Ноябрь 1990
«Когда роковая блестит на…»
Когда роковая блестит надневном небосклоне звезда,где столь бескорыстно, безбытноты вить не спешила гнезда,платок не вмещает убогийразброс твоих косм золотых,и кисть тяжела от немногихзаветных колец родовых.Недаром ты в силе и правев последние впрямь временачитать в просквоженной дубравенапутствия и именадавно погребенных счастливцев.Ну, кто из них уговорилвдруг с места сорваться синицу,нахлебницу здешних могил?Туземцы при этом режиме,мы сделали всё, что могли:на ощупь в отеческом дыменавстречу погибели шлии слабые силы копилидля мести какой, может быть,но вдруг обреченно открыли,что нечем и некому мстить.…С приходом над дремным простором,где в детстве крестили тебя,и тамошним аввою в створахтаинственного алтаря,с землей обескровленной нашейсо льдом иссякающих рекмы связаны общею чашейи общей просфорой навек.27. XII.1990
ПОМИНАЛЬНОЕ
Всё же есть тепло в наси в бешеной стуже вьюг,потому что «Бог нашесть огнь поядающий».А. Величанский
Бог наш— огнь поядающийв бешеной стуже вьюг.Ныне об этом знающийне понаслышке другв виды видавшем свитереотвоевался навесях Москвы и Питера,сумеречныхсполна.Мы продвигались в замети,грозный чей посвист тих,отогревались в памятипервых подруг своих.Дальних приходовпаперти,их золотой запассмолоду были запертыдля большинства из нас.Неутомимо сбитыенаши слова в столбцы —были тогданесытыеалчущие птенцы:им приходилось скармливатьвсю свою кровь уже,вместо того чтоб скапливатьвпрокБожий страх в душе.Время — вода проточнаяв вымерших берегах.Честная речь оброчнаяи огонькив домахблочной глухой совдепииплюс зеленца ольхив нищенском благолепии— это твои стихи.То бишь твое служениесродственно средь пустотс тучами,на снижениешедшими круглый год,с птицами, зарябившимина небе в глубине,на землю обронившимив серомпероогне…Как твой английский, греческий,брат с баснословных лет,легший в предел отеческий,словно в сыройподклет?Вправленный в средостениесей мотыльковый миг —миг твоего успенияжизни равновелик.26. II.1991
«Ветер ерошит зеленое…»
Ветер ерошит зеленоепод раскаленным пятномсолнца, не двигая оное,— в небытие за окном.Но не пасует безбытноевместе с беспутным моим,разом простое и скрытное,сердце твое перед ним.Иль луговина не вымерла,в чьих колокольчиках естьот Соловьева Владимиразаупокойная весть?Или в по новой озвученнойстарой руине сейчасна крестовине замученныйждет прихожанина Спас?Впрочем, когда тут от нечегоделать идут по пятами погибает отечество,до воскресенья ли нам?И над зазывною пропастьюс первым снежком в бородепоздно уж вёсельной лопастью,бодрствуя, бить по воде…С нами емельки рогожинывместо покойной родни.Нашей слезой приумноженысторожевые огнив стане свечном перед ликами.Стало быть, нынче в честив нашем народе великаямысль о последнем прости.
ПО ОСЕНИ ВЕТЕР СТОУСТЫЙ
По осени ветер стоустый,трубя в онемевший рожок,с небес галактический тусклыйсдувает тишком порошок.В курганах бесхозного сора,снежке, согревающем персть,в веселых глазах мародеранездешняя чудится весть.И в нашем отечестве тварномвсё криминогеннее адбездонный — под светом фонарныму самых церковных оград.1991
«В захолустье столичном, квартале его госпитальном…»
В захолустье столичном, квартале его госпитальноммимикрия ампира осенней порой минимальна.Потускневшая охра да золота бледность синичья,словно свежая кровь, господа, у былого величья.На курганы отбросов под гаснущими небесаминаседает черней воронье на паях с сизарями.Кто хранитель огня, тот сегодня один и хозяин.Уж до судного дня не задобрить имперских окраин.Заушают оттуда имамы, отцы, господаринас, чьи души белы безнадежно от выхлопов гари.Надо б воздуха в грудь было больше набрать для отвагиперед тем, как нырнуть, как нырнуть, присягая, под стяги— эти неводы, верши, трехцветные крепкие снаститой умершей, а вдруг воскресающей — власти.То ли солнце в зенит закатилось из серого дыма,иль петарда летит — к стенам Нового Ерусалима.Октябрь 1991
ГОЛОС ИЗ ХОРА
Спросится с нас сторицей:смерть, где твое жало?Небо над всей столицей,как молоко, сбежало.Лишь золотые тениосени — Божья скрепав гаснущей ойкуменегибнущего совдепа.По облетевшей куще,хлопьям её кулисы,не обойти бегущейпо тротуару крысы.Теплятся наши страхизнобкие в гетто блочных.Тоже и страсти-птахитребуют жертв оброчных.Все мы — тельцы и девы,овны и скорпионы,пившие для сугревупо подворотням зоны,перед вторым потопомныне жезлом железным,чую, гонимы скопомв новый эон над бездной.В черные дни, на ощупьузнанные отныне,жертвеннее и прощемилостыня — Святыне.16. XI.1991
