Любимец строгой Мельпомены,Прости усердный стих безвестному певцу! Не лавры к твоему венцу, Рукою дерзкою сплетенны,Я в дар тебе принес. К чему мой фимиамТворцу «Димитрия», кому бессмертны музы, Сложив признательности узы, Открыли славы храм?А храм сей затворен для всех зоилов строгих,Богатых завистью, талантами убогих.Ах, если и теперь они своей рукойПосмеют к твоему творенью прикасаться,А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой, Захочешь с музами расстаться И боле не писать,Тогда прошу тебя рассказ мой прочитать.Пастух, задумавшись в ночи безмолвной мая,С высокого холма вокруг себя смотрел,Как месяц в тишине великолепно шел,Лучом серебряным долины освещая,Как в рощах липовых чуть легким ветерком Листы колеблемы шепталиИ светлые ручьи, почив с природой сном,Едва меж берегов струей своей мелькали. Из рощи соловейДолины оглашал гармонией своей,И эхо песнь его холмам передавало.Всё душу пастуха задумчиво пленяло,Как вдруг певец любви на ветвях замолчал.Напрасно наш пастух просил о песнях новых.Печальный соловей, вздохнув, ему сказал: «Недолго в рощах сих дубовых Я радость воспевал! Пройдет и петь охота, Когда с соседнего болотаЛягушки кваканьем как бы назло глушат;Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!»«Пой, нежный соловей, – пастух сказал Орфею, —Для них ушей я не имею.Ты им молчаньем петь охоту придаешь:Кто будет слушать их, когда ты запоешь?»
1807
<Н. И. Гнедичу>
(«Прерву теперь молчанья узы…»)
Прерву теперь молчанья узыДля друга сердца моего.Давно ты от ленивой музы,Давно не слышал ничего.И можно ль петь моей цевницеВ пустыне дикой и пустой,Куда никак нельзя царицеПоэзии прийти младой?И мне ли петь под гнетом рока,Когда меня судьба жестокаЛишила друга и родни?..Пусть хладные сердца одниСредь моря бедствий засыпаютИ взор спокойно обращаютНа гробы ближних и друзей,На смерть, на клевету жестоку,Ползущу низкою змией,Чтоб рану нанести жестокуИ непорочности самой.Но мне ль с чувствительной душойБыть в мире зол спокойной жертвойИ клеветы, и разных бед?..Увы! я знаю, что сей светМогилой создан нам отверстой,Куда падет, сражен косой,И царь с венчанною
главой,И пастырь, и монах, и воин!Ужели я один достоинИ вечно жить, и быть блажен?Увы! здесь всяк отягощенЯрмом печали и цепями,Которых нам по смерть руками,Столь слабыми, нельзя сложить.Но можно ль их, мой друг, влачитьБез слез, не сокрушась душевно?Скорее морем льзя безбедноНа валкой ладие проплыть,Когда Борей расширит крылы,Без ветрил, снастей и кормила,И к небу взор не обратить…Я плачу, друг мой, здесь с тобою,А время молнией летит.Уж месяц светлый надо мноюСпокойно в озеро глядит,Всё спит под кровом майской нощи,Едва ли водопад шумит,Безмолвен дол, вздремали рощи,В которых луч луны скользитСквозь ветки, на землю склоненны.И я, Морфеем удрученный,Прерву цевницы скорбный гласИ, может, в полуночный часТебя в мечте, мой друг, познаюИ раз еще облобызаю…
1808
Сон воинов
Битва кончилась, ратники пируют вокруг зажженных дубов…
…Но вскоре пламень потухает,И гаснет пепел черных пней,И томный сон отягощаетЛежащих воев средь полей.Сомкнулись очи; но призракиТревожат краткий их покой:Иный лесов проходит мраки,Зверей голодных слышит вой;Иный на лодке легкой реетСреди кипящих в море волн;Веслом десница не владеет,И гибнет в бездне бренный челн;Иный места узрел знакомы,Места отчизны, милый край!Уж слышит псов домашних лайИ зрит отцов поля и домыИ нежных чад своих… Мечты!Проснулся в бездне темноты!Иный чудовище сражает —Бесплодно меч его сверкает;Махнул еще, его рука,Подъята вверх… окостенела;Бежать хотел – его ногаДрожит, недвижима, замлела;Встает – и пал! Иный плыветПоверх прозрачных тихих водИ пенит волны под рукою;Волна, усиленна волною,Клубится, пенится горойИ вдруг обрушилась, клокочет;Несчастный борется с рекой,Воззвать к дружине верной хочет, —И голос замер на устах!Другой бежит на поле ратном,Бежит, глотая пыль и прах;Трикрат сверкнул мечом булатным,И в воздухе недвижим меч!Звеня упали латы с плеч…Копье рамена прободает,И хлещет кровь из них рекой;Несчастный раны зажимаетХолодной, трепетной рукой!Проснулся он… и тщетно ищетИ ран, и вражьего копья.Но ветр шумит и в роще свищет;И волны мутного ручьяПодошвы скал угрюмых роют,Клубятся, пенятся и воютСредь дебрей снежных и холмов…
Между 1808 и 1811
Сон могольца
(Баснь)
Могольцу снилися жилища Елисейски: Визирь блаженный в них За добрые дела житейски, В числе угодников святых,Покойно спал на лоне гурий. Но сонный видит ад, Где, пламенем объят, Терзаемый бичами фурий,Пустынник испускал ужасный вопль и стон. Моголец в ужасе проснулся, Не ведая, что значит сон.Он думал, что пророк в сих мертвых обманулся Иль тайну для него скрывал; Тотчас гадателя призвал,И тот ему в ответ: «Я не дивлюсь нимало, Что в снах есть разум, цель и склад.Нам небо и в мечтах премудрость завещало…Сей праведник, визирь, оставя двор и град,Жил честно и всегда любил уединенье, —Пустынник на поклон таскался к визирям».С гадателем сказав, что значит сновиденье,Внушил бы я любовь к деревне и полям.Обитель мирная! в тебе успокоеньеИ все дары небес даются щедро нам.Уединение, источник благ и счастья!Места любимые! ужели никогдаНе скроюсь в вашу сень от бури и ненастья?Блаженству моему настанет ли чреда?Ах! кто остановит меня под мрачной тенью?Когда перенесусь в священные леса?О музы! сельских дней утеха и краса!Научите ль меня небесных тел теченью?Светил блистающих несчетны именаУзнаю ли от вас? Иль, если мне данаСпособность малая и скудно дарованье,Пускай пленит меня источников журчанье.И я любовь и мир пустынный воспою!Пусть парка не прядет из злата в жизнь моюИ я не буду спать под бархатным наметом.Ужели через то я потеряю сон?И меньше ль по трудам мне будет сладок он,Зимой – близ огонька, в тени древесной – летом?Без страха двери сам для парки отопру,Беспечно век прожив, спокойно и умру.
1808
К Тассу
Позволь, священна тень, безвестному певцуКоснуться к твоему бессмертному венцуИ сладость пения твоей авзонской музы,Достойной берегов прозрачной Аретузы,Рукою слабою на лире повторитьИ новым языком с тобою говорить!Среди Элизия близ древнего ОмираПочиет тень твоя, и Аполлона лираЕще согласьем дух поэта веселит.Река забвения и пламенный КоцитТебя с любовницей, о Тасс, не разлучили:В Элизии теперь вас музы съединили,Печали нет для вас, и скорбь протекших дней,Как сладостну мечту, объемлете душей…Торквато, кто испил все горькие отравыПечалей и любви и в храм бессмертной славы,Ведомый музами, в дни юности проник, —Тот преждевременно несчастлив и велик!Ты пел, и весь Парнас в восторге пробудился,В Феррару с музами Феб юный ниспустился,Назонову тебе он лиру сам вручил,И гений крыльями бессмертья осенил.Воспел ты бурну брань, и бледны эвменидыВсех ужасов войны открыли мрачны виды:Бегут среди полей и топчут знамена,Светильником вражды их ярость разжена,Власы растрепаны и ризы обагренны,Я сам среди смертей… и Марс со мною медный…Но ужасы войны, мечей и копий звукИ гласы Марсовы как сон исчезли вдруг:Я слышу вдалеке пастушечьи свирели,И чувствия душой иные овладели.Нет более вражды, и бог любви младойСпокойно спит в цветах под миртою густой.Он встал, и меч опять в руке твоей блистает!Какой Протей тебя, Торквато, пременяет,Какой чудесный бог чрез дивные мечтыРассеял мрачные и нежны красоты?То скиптр в его руках или перун зажженный,То розы юные, Киприде посвященны,Иль факел эвменид, иль луч златой любви.В глазах его – любовь, вражда – в его крови;Летит, и я за ним лечу в пределы мира,То в ад, то на Олимп! У древнего ОмираТак шаг один творил огромный бог морейИ досягал другим краев подлунной всей.Армиды чарами, средь моря сотворенной,Здесь тенью миртовой в долине осененной,Ринальд, младой герой, забыв воинский глас,Вкушает прелести любови и зараз…А там что зрят мои обвороженны очи?Близ стана воинска, под кровом черной ночи,При зареве бойниц, пылающих огнем,Два грозных воина, вооружась мечом,Неистовой рукой струят потоки крови…О, жертва ярости и плачущей любови!..Постойте, воины!.. Увы!.. один падет…Танкред в враге своем Клоринду узнает,И морем слез теперь он платит, дерзновенный,За каплю каждую сей крови драгоценной…Что ж было для тебя наградою, Торкват,За песни стройные? Зоилов острый яд,Притворная хвала и ласки царедворцев,Отрава для души и самых стихотворцев.Любовь жестокая, источник зол твоих,Явилася тебе среди палат златых,И ты из рук ее взял чашу ядовиту,Цветами юными и розами увиту,Испил и, упоен любовною мечтой,И лиру, и себя поверг пред красотой.Но радость наша – ложь, но счастие – крылато;Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!В темницу мрачную ты брошен, как злодей.Лишен и вольности, и Фебовых лучей.Печаль глубокая поэтов дух сразила,Исчез талант его и творческая сила,И разум весь погиб! О вы, которых ядТорквату дал вкусить мучений лютых ад,Придите зрелищем достойным веселитьсяИ гибелью его таланта насладиться!Придите! Вот поэт превыше смертных хвал,Который говорить героев заставлял,Проникнул взорами в небесные чертоги, —В железах стонет здесь… О милосерды боги!Доколе жертвою, невинность, будешь тыБесчестной зависти и адской клеветы?Имело ли конец несчастие поэта?Железною рукой печаль и быстры летаУже безвременно белят его власы,В единобразии бегут, бегут часы,Что день, то прежня скорбь, что ночь — мечты ужасны…Смягчился наконец завет судьбы злосчастной.Свободен стал поэт, и солнца луч златойЛьет в хладну кровь его отраду и покой:Он может опочить на лоне светлой славы.Средь Капитолия, где стены обветшалыИ самый прах еще о римлянах твердит,Там ждет его триумф… Увы!.. там смерть стоит!Неумолимая берет венок лавровый,Поэта увенчать из давних лет готовый.Премена жалкая столь радостного дни!Где знамя почестей, там смертны пелены,Не увенчание, но лики погребальны…Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!Нет более тебя, божественный поэт!Но славы Тассовой исполнен ввеки свет!Едва ли прах один остался древней Трои,Не знаем и могил, где спят ее герои,Скамандр божественный вертепами течет,Но в памяти людей Омир еще живет,Но человечество певцом еще гордится,Но мир ему есть храм… И твой не сокрушится!
1808
Воспоминание
Мечты! – повсюду вы меня сопровождалиИ мрачный жизни путь цветами устилали!Как сладко я мечтал на Гейльсбергских полях, Когда весь стан дремал в покоеИ ратник, опершись на копие стальное,Смотрел в туманну даль! Луна на небесах Во всем величии блисталаИ низкий мой шалаш сквозь ветви освещала;Аль светлый чуть струю ленивую катилИ в зеркальных водах являл весь стан и рощи;Едва дымился огнь в часы туманной нощиБлиз кущи ратника, который сном почил.О Гейльсбергски поля! О холмы возвышенны!Где столько раз в ночи, луною освещенный,Я, в думу погружен, о родине мечтал;О Гейльсбергски поля! В то время я не знал,Что трупы ратников устелют ваши нивы,Что медной челюстью гром грянет с сих холмов, Что я, мечтатель ваш счастливый, На смерть летя против врагов, Рукой закрыв тяжелу рану,Едва ли на заре сей жизни не увяну… —И буря дней моих исчезла, как мечта!..Осталось мрачно вспоминанье…Между протекшего есть вечная черта: Нас сближит с ним одно мечтанье.Да оживлю теперь я в памяти своей Сию ужасную минуту, Когда, болезнь вкушая люту И видя сто смертей,Боялся умереть не в родине моей!Но небо, вняв моим молениям усердным, Взглянуло оком милосердым:Я, Неман переплыв, узрел желанный край, И, землю лобызав с слезами,Сказал: «Блажен стократ, кто с сельскими богами,Спокойный домосед, земной вкушает райИ, шага не ступя за хижину убогу, К себе богиню быстроногу В молитвах не зовет! Не слеп ко славе он любовью,Не жертвует своим спокойствием и кровью:Могилу зрит свою и тихо смерти ждет».
Между 1807 и 1809
Видение на берегах Леты
Вчера, Бобровым утомленный,Я спал и видел странный сон!Как будто светлый Аполлон,За что, не знаю, прогневленный,Поэтам нашим смерть изрек;Изрек – и все упали мертвы,Невинны Аполлона жертвы!Иной из них окончил век,Сидя на чердаке высокомВ издранном шлафроке широком,Наг, голоден и утомленУпрямой рифмой к светлу небу.Другой, в Цитеру пренесен,Красу, умильную, как Гебу,Хотел для нас насильно… петьИ пал без чувств в конце эклоги;Везде, о милосерды боги!Везде пирует алчна смерть,Косою острой быстро машет,Богату ниву аду пашетИ губит Фебовых детей,Как ветр осенний злак полей!Меж тем в Элизии священном,Лавровым лесом осененном,Под шумом Касталийских вод,Певцов нечаянный приходУзнал почтенный Ломоносов,Херасков, честь и слава россов,Самолюбивый Фебов сын,Насмешник, грозный бич пороков,Замысловатый СумароковИ, Мельпомены друг, Княжнин.И ты сидел в толпе избранной,Стыдливой грацией венчанный,Певец прелестныя мечты,Между Психеи легкокрылойИ бога нежной красоты;И ты там был, наездник хилыйСтроптива девственниц седла,Трудолюбивый, как пчела,Отец стихов «Тилемахиды»,И ты, что сотворил обидыВенере девственной, Барков!И ты, о мой певец незлобный,Хемницер, в баснях бесподобный! —Все, словом, коих бог певцовВенчал бессмертия лучами,Сидели там олив в тени,Обнявшись с прежними врагами;Но спорили еще ониО том, о сем – и не без шума(И в рае, думаю, у насУ всякого своя есть дума,Рассудок свой, и вкус, и глаз).Садились все за пир богатый,Как вдруг Майинин сын крылатый,Ниссланный вышним божеством,Сказал сидящим за столом:«Сюда, на берег тихой Леты,Бредут покойные поэты;Они в реке сей погрузятСебя и вместе юных чад.Здесь опыт будет правосудный:Стихи и проза безрассудныПотонут вмиг: так Феб судил!» —Сказал Эрмий – и силой крылОт ада к небу воспарил.«Ага! – Фонвизин молвил братьям, —Здесь будет встреча не по платьям,Но по заслугам и уму».– «Да много ли, – в ответ емуКричал, смеяся, Сумароков, —Певцов найдется без пороков?Поглотит Леты всех струя,Поглотит всех, иль я не я!»– «Посмотрим, – продолжал вполгласаПоэт, проклятый от Парнаса, —Егда прийдут…» Но вот они,Подобно как в осенни дниПоблеклы листия древесны,Что буря в долах разнесла, —Так теням сим не весть числа!Идут толпой в ущелья тесны,К реке забвения стихов,Идут под бременем трудов;Безгласны, бледны, приступают,Любезных детищей купают…И более не зрят в волнах!Но тут Минос, певцам на страх,Старик угрюмый и курносый,Чинит расправу и вопросы:«Кто ты, вещай?» – «Я тот поэт,По счастью, очень плодовитый(Был тени маленькой ответ),Я тот, венками роз увитыйПоэт-философ-педагог,Который задушил Вергилья,Окоротил Алкею крылья.Я здесь! Сего бо хощет богИ долг священныя природы…»– «Кто ж ты, болтун?» – «Я… Верзляков!»– «Ступай и окунися в воды!»– «Иду… во мне вся мерзнет кровь…Душа… всего… душа природы,Спаси… спаси меня, любовь!Авось…» – «Нет, нет, болтун несчастный,Довольно я с тобою выл!» —Сказал ему Эрот прекрасный,Который тут с Психеей был.«Ступай!» – Пошел, – и нет педанта.«Кто ты?» – спросил допросчик тень,Несущу связку фолианта?«Увы, я целу ночь и деньПисал, пишу и вечно будуПисать… всё прозой, без еров.Невинен я. На эту грудуСмотри, здесь тысячи листов,Священной пылию покрытых,Печатью мелкою убитых,И нет ера ни одного.Да, я!..» – «Скорей купать его!»Но тут явились лица новыИз белокаменной Москвы.Какие странные обновы!От самых ног до головыОбшиты платья их листами,Где прозой детской и стихамиИной кладбище, мавзолей,Другой журнал души своей,Другой Меланию, Зюльмису,Луну, Веспера, голубков,Глафиру, Хлою, Милитрису,Баранов, кошек и котовВоспел в стихах своих унылыхНа всякий лад для женщин милых(О, век железный!..). А онеНе только въяве, но во снеПоэтов не видали бедных.Из этих лиц уныло-бледныхОдин, причесанный в тупей,Поэт присяжный, князь вралей,На суд явил творенья новы.«Кто ты?» – «Увы, я пастушок,Вздыхатель, завсегда готовый;Вот мой венок и посошок,Вот мой букет цветов тафтяных,Вот список всех красот упрямых,Которыми дышал и жил,Которым я насильно мил.Вот мой баран, моя Аглая», —Сказал и, тягостно зевая,Спросонья в Лету поскользнул!«Уф! я устал, подайте стул,Позвольте мне, я очень славен.Бессмертен я, пока забавен».– «Кто ж ты?» – «Я Русский и поэт.Бегом бегу, лечу за славой,Мне враг чужой рассудок здравый.Для Русских прав мой толк кривой,И в том клянусь моей сумой».– «Да кто же ты?» – «Жан-Жак я Русский,Расин и Юнг, и Локк я Русский,Три драмы Русских сочинилДля Русских; нет уж боле силПисать для Русских драмы слезны;Труды мои все бесполезны!Вина тому – разврат умов», —Сказал – в реку! и был таков!Тут Сафы русские печальны,Как бабки наши повивальны,Несли расплаканных детей.Одна – прости бог эту даму! —Несла уродливую драму,Позор для ада и мужей,У коих сочиняют жены.«Вот мой Густав, герой влюбленный…»– «Ага! – судья певице сей, —Названья этого довольно:Сударыня! мне очень больно,Что вы, забыв последний стыд,Убили драмою Густава.В реку, в реку!» О, жалкий вид!О, тщетная поэтов слава!Исчезла Сафо наших днейС печальной драмою своей;Потом и две другие дамы,На дам живые эпиграммы,Нырнули в глубь туманных вод.«Кто ты?» – «Я – виноносный гений.Поэмы три да сотню од,Где всюду ночь, где всюду тени,Где роща ржуща ружий ржот,Писал с заказу ГлазуноваВсегда на срок… Что вижу я?Здесь реет между вод ладья,А там, в разрывах черна крова,Урания – душа сих сферИ все титаны ледовиты,Прозрачной мантией покрыты,Слезят!» – Иссякнул изуверОт взора пламенной Эгиды.Один отец «Тилемахиды»Слова сии умел понять.На том брегу реки забвеньяСтояли тени в изумленьиОт речи сей: «Изволь купатьСебя и всех своих уродов», —Сказал, не слушая доводов,Угрюмый ада судия.«Да всех поглотит вас струя!..»Но вдруг на адский берег дикийПризрак чудесный и великийВ обширном дедовском возкеТихонько тянется к реке.На место клячей запряженны,Там люди в хомуты вложенныИ тянут кое-как, гужом!За ним, как в осень трутни праздны,Крылатым в воздухе полкомЛетят толпою тени разныИ там и сям. По слову: «Стой!»Кивнула бледна тень главойИ вышла с кашлем из повозки.«Кто ты? – спросил ее Минос, —И кто сии?» – на сей вопрос:«Мы все с Невы поэты росски», —Сказала тень. – «Но кто сииНесчастны, в клячей превращенны?»– «Сочлены юные мои,Любовью к славе вдохновенны,Они Пожарского поютИ топят старца Гермогена;Их мысль на небеса вперенна,Слова ж из Библии берут;Стихи их хоть немного жестки,Но истинно варяго-росски».– «Да кто ты сам?» – «Я также член;Кургановым писать учен;Известен стал не пустяками,Терпеньем, потом и трудами;Аз есмь зело славенофил», – Сказал и пролог растворил.При слове сем в блаженной сениПоэтов приподнялись тени;Певец любовныя ездыОсклабил взор усмешкой блуднойИ рек: «О муж, умом не скудный!Обретший редки красотыИ смысл в моей „Деидамии“,Се ты! се ты!..» – «Слова пустые», —Угрюмый судия сказалИ в Лету путь им показал.К реке подвинулись толпою,Ныряли всячески в водах;Тот книжку потопил в струях,Тот целу книжищу с собою.Один, один славенофил,И то повыбившись из сил,За всю трудов своих громаду,За твердый ум и за делаВкусил бессмертия награду.Тут тень к Миносу подошлаНеряхой и в наряде странном,В широком шлафроке издранном,В пуху, с косматой головой,С салфеткой, с книгой под рукой.«Меня врасплох, – она сказала, —В обед нарочно смерть застала,Но с вами я опять готовЕще хоть сызнова отведатьВина и адских пирогов:Теперь же час, друзья, обедать,Я – вам знакомый, я – Крылов!»«Крылов, Крылов», – в одно вскричалоСобранье шумное духов,И эхо глухо повторялоПод сводом адским: «Здесь Крылов!»«Садись сюда, приятель милый!Здоров ли ты?» – «И так и сяк».– «Ну, что ж ты делал?» – «Всё пустяк —Тянул тихонько век унылый,Пил, сладко ел, а боле спал.Ну, вот, Минос, мои творенья,С собой я очень мало взял:Комедии, стихотвореньяДа басни, – всё купай, купай!»О, чудо! – всплыли все, и вскореКрылов, забыв житейско горе,Пошел обедать прямо в рай.Еще продлилось сновиденье,Но ваше длится ли терпеньеДослушать до конца его?Болтать, друзья, неосторожно —Другого и обидеть можно.А боже упаси того!
1809
Эпиграмма на перевод Вергилия
Вдали от храма муз и рощей ГеликонаФеб мстительной рукой Сатира задавил;Воскрес урод и отомстил:Друзья, он душит Аполлона!
1809
Веселый час
Вы, други, вы опять со мноюПод тенью тополей густою,С златыми чашами в руках,С любовью, с дружбой на устах!Други! сядьте и внемлитеМузы ласковой совет.Вы счастливо жить хотитеНа заре весенних лет?Отгоните призрак славы!Для веселья и забавыСейте розы на пути;Скажем юности: лети!Жизнью дай лишь насладиться,Полной чашей радость пить:Ах! недолго веселитьсяИ не веки в счастьи жить!Но вы, о други, вы со мноюПод тенью тополей густою,С златыми чашами в руках,С любовью, с дружбой на устах.Станем, други, наслаждаться,Станем розами венчаться;Лиза! сладко пить с тобой,С нимфой резвой и живой!Ах! обнимемся руками,Съединим уста с устами,Души в пламени сольем,То воскреснем, то умрем!..Вы ль, други милые, со мною,Под тенью тополей густою,С златыми чашами в руках,С любовью, с дружбой на устах?Я, любовью упоенный,Вас забыл, мои друзья,Как сквозь облак вижу темныйЧаши золотой края!..Лиза розою пылает,Грудь любовию полна,Улыбаясь, наливаетЧашу светлого вина.Мы потопим горесть нашу,Други! в эту полну чашу,Выпьем разом и до днаМоре светлого вина!Друзья! уж месяц над рекою,Почили рощи сладким сном;Но нам ли здесь искать покоюС любовью, с дружбой и вином?О радость! радость! Вакх веселыйТолпу утех сзывает к нам;А тут в одежде легкой, белойЭрато гимн поет друзьям:«Часы крылаты! не летите,И счастье мигом хоть продлите!»Увы! бегут счастливы дни,Бегут, летят стрелой они!Ни лень, ни счастья наслажденьяНе могут их сдержать стремленья,И время сильною рукойПогубит радость и покой,Луга веселые зелены,Ручьи кристальные и сад,Где мшисты дубы, древни кленыСплетают вечну тень прохлад, —Ужель вас зреть не буду боле?Ужели там, на ратном поле,Судил мне рок сном вечным спать?Свирель и чаша золотаяТам будут в прахе истлевать;Покроет их трава густая,Покроет, и ничьей слезойЗабвенный прах не окропится…Заране должно ли крушиться?Умру, и всё умрет со мной!..Но вы еще, друзья, со мноюПод тенью тополей густою,С златыми чашами в руках,С любовью, с дружбой на устах.
Между 1806 и 1810
«Рыдайте, амуры и нежные грации…»
Рыдайте, амуры и нежные грации,У нимфы моей на личике нежномРозы поблекли и вянут все прелести.Венера всемощная! Дочерь Юпитера!Услышь моления и жертвы усердные:Не погуби на тебя столь похожую!
1810
Ответ Гнедичу
Твой друг тебе навек отнынеС рукою сердце отдает;Он отслужил слепой богине,Бесплодных матери сует.Увы, мой друг! я в дни младыеЦирцеям также отслужил,В карманы заглянул пустые,Покинул мирт и меч сложил.Пускай, кто честолюбьем болен,Бросает с Марсом огнь и гром;Но я – безвестностью доволенВ Сабинском домике моем!Там глиняны свои пенатыПод сенью дружней съединим,Поставим брашны небогаты,А дни мечтой позолотим.И если к нам любовь заглянетВ приют, где дружбы храм святой…Увы! твой друг не перестанетЕще ей жертвовать собой! —Как гость, весельем пресыщенный,Роскошный покидает пир,Так я, любовью упоенный,Покину равнодушно мир!
Между 1809 и 1810
Счастливец
Слышишь! мчится колесницаТам по звонкой мостовой!Правит сильная десницаКоней сребряной браздой!Их копыта бьют о камень;Искры сыплются струей;Пышет дым, и черный пламеньИзлетает из ноздрей!Резьбой дивною и златомКолесница вся горит.На ковре ее богатомКто ж, Лизета, кто сидит?Временщик, вельмож любимец,Что на откуп город взял…Ах! давно ли он у крылецПыль смиренно обметал?Вот он с нами поравнялсяИ едва кивнул главой;Вот уж молнией промчался,Пыль оставя за собой!Добрый путь! Пока лелеетВ колыбели счастье вас!Поздно ль? рано ль? но приспеетИ невзгоды страшный час.Ах, Лизета! льзя ль прельщатьсяИ теперь его судьбой?Не ему счастливым зватьсяС развращенною душой!Там, где хитростью искусстваРозы в зиму расцвели;Там, где всё пленяет чувства —Дань морей и дань земли:Мрамор дивный из ПаросаИ кораллы на стенах;Там, где в роскоши ПафосаНа узорчатых коврахСчастья шаткого любимецС нимфами забвенье пьет, —Там же слезы сей счастливецОт людей украдкой льет.Бледен, ночью Крез несчастныйШепчет тихо, чтоб женаНе вняла сей глас ужасный:«Мне погибель суждена!»Сердце наше – кладезь мрачный:Тих, покоен сверху вид,Но спустись ко дну… ужасно!Крокодил на нем лежит!Душ великих сладострастье,Совесть! зоркий страж сердец!Без тебя ничтожно счастье,Гибель – злато и венец!