В тени славы предков
Шрифт:
…Её русский князь едва заметил тогда при встрече, избегая излишним вниманием оскорблять горе вдовы, отметив про себя породистую красоту княжеской дочери, не позволяя себе думать о ней как о женщине. Маленький сын её Изяслав, которому едва справили постриги, вертел белёсой головкой, цеплялся за мать, будто боялся потерять, и уже в нём, маленьком, угадывалась материнская красота и стать деда. Вообще весь род Рогволода был породист: сам князь высок и широкоплеч, оба сына его, перешагнувшие юность, Рослав и Брячислав, — крупной стати в отца.
На пиру, разгорячаясь пивом, Ярополк часто бросал взор на Рогнеду, невольно про себя поняв, что молодая, вошедшая в самый цветущий возраст княгиня, чудо как хороша в своей белой
144
Плачея — женский головной убор, который надевали просватанные девушки.
Остатние дни пролетели мигом. Какая-то новая сильная удаль появилась в теле. Нелюбимые ловы вдруг втянули в себя, как будто теперь он стал своим для веселой скачки, заливистого лая хортов, секущего лицо морозного воздуха. Загонщики гнали тура, удачно отбитого от зимнего стада. Яростный от страха рёв огромного быка заставлял лошадей мелко дрожать. Трещали и ломались молодые деревца, могучая тёмная туша стремительно вылетела из леса на поляну, намереваясь расшвырять заступивших дорогу врагов. Каурый, боевых кровей жеребец не дрогнул под Ярополком, тогда как рядом стоявшие дружинники изо всех сил рвали поводья, удерживая заржавших и разбегающихся коней. Выпущенные стрелы толкнули, но не сбили тура с бега. Князь наддал коню, заходя чуть сбоку быка и замахиваясь сулицей. Раньше такого не позволил бы себе, стоял бы за спинами дружины, чуть насмешливо наблюдая за убийственной забавой. Сейчас не жаль себя было ради разговора на пиру о его смелости, тем более что разговор этот дойдёт до Рогнеды. Перед глазами возникло её лицо, залитое лёгким румянцем восхищения от отваги русского князя.
Сулица, брошенная сильно, но неверно, попала в хребет быка, безжизненно склонившись древком вдоль спины. Ярополк потянулся за второй, но, увлекшись по неопытности, подошёл слишком близко. Бык мотнул головой, зацепив рогом седло. Конь заржал диким криком от режущей боли натянувшейся на короткий миг подпруги. Как перетянутая тетива, подпруга лопнула, и Ярополк, кувыркаясь в воздухе, полетел в сторону. В глазах всё вертелось, снег набился в рукава и за шиворот. Обе шерстяные, крытые парчой рукавицы слетели с рук. Но он чувствовал, как дрожит земля и злобно фырчит разъярённый бык, почуявший, что ему не уйти. Не успев прийти в себя, князь узрел мельтешение и смог разглядеть, как какой-то кметь отвлёк быка на себя, умело уводя коня от смертоносных рогов и ухитряясь наносить по турьей морде сильные удары топором. К дружиннику на помощь бежали кмети, на ходу бросая сулицы, ор стоял, как в битве. Воевода Блуд, с расчёсанной, уложенной по отложному вороту зимнего вотола бородой, на полном скаку, с замахом над головой вонзил в могучую бычью шею тяжёлое боевое копьё. Князь отряхивался от снега, переминался с ноги на ногу, всё ещё не веря, что остался цел. Вышата Лунь ворчал в ухо:
— Княже, кто же в хребтину бьёт? В подвздошину надо, в подвздошину! Это же не волк, э-эх!
Ярополк, не обращая внимания на Вышату, разбрасывая валенками снег, шёл к убитому быку. Мелькнул, наддав запалённому коню, тот самый молодой кметь, зыркнув на князя разбойными глазами.
— Чей молодец?
Несмотря на тихий в общем гаме княжеский вопрос, откликнулся Блуд, в сердцах оматеривший отчаянного кметя:
— Друга моего сыновец, мать-перемать! Молод да горяч, головы совсем нет, под самые роги туру лезть!
— Охолонь, воевода! Если б не Павша, втоптал бы бык князя!
«Запомню! — решил про себя князь. — Блудово племя верное!»
Оставшиеся четыре дня пролетели мгновенно. Беседы за узким застольем, на которых Рогволод намекал на помощь против ятвягов, объезды соседних весей с Рогволожичами, и ни в один из этих дней князь так её и не увидел. Зато ощущалось после того случая с туром, что и кмети смотрят на него как-то по-другому: не с отчуждённым уважением, а с видимой теплотой, и наказы его исполняют без оглядки на воевод.
В вечер перед отъездом решился на то, что раньше бы только напугало: один, без гридней, прошел через чёрное крыльцо в терем Рогволода. По висячему переходу прошёл на половину вдовы. И вот он стоит напротив Рогнеды, чувствуя на своем лице её дыхание. Длинные ресницы чуть прикрыты над большими серыми глазами. Ярополк не мог отвести взгляда и не находил слов. Кровь в голове ударяла толчками.
— Я проститься пришёл, — говорит он, — летом мыслю приехать вновь.
Рогнеда смотрит на князя, бросая в бездну его сердце.
— Давеча говорили: бык тебя чуть не убил на ловах? Князю нужно осторожнее быть, вон как стало…
Вспомнился, видать, её Туры, погинувший в ятвягах. Захотелось прижать, пожалеть её. Только подумал — и уже с силой притянул к себе, неистово ловя губами её поцелуй. Рогнеда упёрлась было в княжескую грудь, но приличия ради.
В дверь стукнула, а затем просунулась сенная боярыня:
— Батюшка идёт, княгиня.
Оба прячут друг от друга стыдливые разрумянившиеся лица, Рогнеда поправляет на плечах бахромчатый плат. Рогволод пригнулся под притолокой, влез в покой, как будто не удивился здесь Ярополку. «Донесли, поди!» — подумал тот и неожиданно для себя твёрдо посмотрел в очи полоцкому князю:
— Пришёл с дочерью твоей проститься, князь. Не суди её.
Иногда крут был в решениях Рогволод, и нарушение гостеприимства не простилось бы даже русскому князю, но Рогволод лишь повёл шеей, выдержав смелый взгляд Ярополка, ответил:
— Коли по чести у вас, то не осужу.
И не ясно было, на что он намекнул. Ярополк, бросив последний взгляд на княгиню, вышел из покоя, едва помнил, как прошёл лестницей в клеть, как толкнул дверь из терема, ныряя в морозные сумерки.
Глава двадцать восьмая
Только отошли от Упсалы на два поприща, как небо долго и надёжно затянулось тучами. Воздух потеплел, наполнился влагой. Снег просел, местами обнажив чёрные дорожные колеи. Часто сани приходилось проталкивать вручную. Словене, никогда не видевшие оттепели посреди зимы, шутили о конце мира, говоря, что раз такое случилось на краю света, то боги явно прогневались.
Поезд еле полз, но и свеи явно не торопились. Оба Олавсона и молодые конунги охотились либо упражнялись с кметями. Вечерами, полулёжа под покровом шатра на овчинах, положенных на прогретую костром землю, что-нибудь обсуждали или просто балагурили. При Олаве-ярле или Добрыне разговаривали сдержанно, не стеснялись только при Волчьем Хвосте или Торгисле.