В трущобах Индии
Шрифт:
— Вы дворянин? — воскликнул сэр Вильям, пораженный этими словами.
— Точно так, — отвечал Сердар, — и такого же известного рода, как и вы, хотя не знаю ваших предков.
— Мы считали до сих пор, — отвечал губернатор, пораженный этими словами и достоинством, с каким они были сказаны, — что имеем дело с самым обыкновенным авантюристом, с которым мы и поступали сообразно этому, но могу вас заверить, что с сегодняшнего дня будет отменено приказание, — на Цейлоне, по крайней мере, ибо власть моя не распространяется на материк, — которое оценивает вашу голову
Поступая таким образом, губернатор находился, вероятно, под влиянием приятного впечатления, какое Сердар, производил обыкновенно на всех, кто видел его близко и говорил с ним; быть может, также он вспомнил приговор, произнесенный над ним членами общества «Духов Вод», и думал, что великодушие его поведения заставит изменить исполнение приговора, произнесенного над ним.
— Человек, о котором вы говорите, не в состоянии больше получить уведомление о перемене ваших намерений.
— Я имею возможность сообщаться с ним, когда пожелаю, и сегодня же вечером…
Он не успел кончить, Сердар отставил кресла, скрывавшие того, кого он все время принимал за предводителя тугов, и, указав на него, сказал:
— Можете сейчас тут же передать ему свое поручение. Вот он!
Сэр Вильям вскрикнул от ужаса при виде трупа туземца.
— Вот, — продолжал авантюрист, — что делает Сердар с изменниками и негодяями, которых посылают против него.
— Как! Вы осмелились принести сюда тело вашей жертвы, сюда, в мой дворец? Нет, это уж слишком!
— Вашего сообщника, хотите вы сказать, вашей правой руки, почти вашею друга, — сказал Сердар, который начинал выходить из себя при воспоминании о пытках, перенесенных в яме.
— Это поступок, недостойный джентльмена, а вы так хвастались этим званием, — отвечал губернатор, бледнея от злобы и забывая всякую осторожность. — Выйдите вон и благодарите небо за чувства деликатности, побуждающие меня поступить таким образом, ибо из уважения к своим гостям, к дворцу губернатора не желаю делать здесь никакого скандала. Еще раз повторяю: уходите вон отсюда… уходите поскорее и избавьте меня от этого гнусного зрелища. Иначе я не отвечаю за себя.
— Полноте, не играйте комедии негодования. — продолжал Сердар полным презрения тоном. — Неужели вы думаете, что мне не известны условия постыдного договора, заключенного вами. Я только потому принес вам труп вашего сообщника, что вы требовали от него представить вам через неделю мой труп. Вы находили тогда, как сказал когда-то римский император, «что труп врага всегда пахнет хорошо», и если этот внушает вам отвращение, то тем более имею я основание сказать, что я лишил вас друга.
— Эй! Кто-нибудь! — крикнул сэр Вильям сдавленным от бешенства голосом.
— Ни слова больше, — сказал авантюрист, делая шаг вперед, — или, даю слово, я прострелю вам голову.
Двинувшись к губернатору, Сердар с тем вместе придвинулся к камину, на котором стоял портрет молодого офицера во весь рост, в мундире конной гвардии. Увидя его, он сразу остановился, и глаза, перебегавшие с портрета на губернатора и наоборот, приняли ужасный вид; лицо его покрылось смертельной бледностью; рука судорожно сжимала дуло карабина, вся фигура его выражала признаки такого волнения, что сэр Вильям, пораженный этим, сразу успокоился, несмотря на раздражение, достигшее самой высокой степени.
Сердар был, по-видимому, близок к обмороку; крупные капли пота покрывали его лоб, и голосом, сдавленным от волнения, в котором нельзя было ясно различить ни гнева, ни бешенства, ни нежности, спросил своего собеседника:
— Не портрет ли это вашего родственника? Вы походите удивительно друг на друга, только разница лет.
— Нет, это мой портрет… Да какое вам дело до этого?
— Ваш? Ваш!!!
— Да, снятый лет двадцать тому назад, когда я был капитаном конной гвардии… Я слишком добр, однако, что отвечаю на эти вопросы… я не желаю больше повторения предыдущей смешной сцены, а потому в последний раз прошу вас не выводить меня из терпения и напоминать мне, что я должен был приказать арестовать вас как приговоренного к смертной казни военным судом… Потрудитесь уйти!
— Он! Это он! — бормотал Сердар про себя. — Нахожу его вдруг здесь!..
— Затем он крикнул с неожиданным и таким ужасным взрывом гнева, что губернатор с испугом отскочил от него: — Чарльз Вильям Тревельян, узнаешь ты меня?
Губернатор вздрогнул под влиянием неожиданно мелькнувшей у него догадки.
— Откуда вам «известно мое имя, когда я был младшим в семье? — спросил он.
— Откуда? — спросил Сердар сквозь зубы и с налитыми кровью глазами, как у тигра, готового броситься на свою жертву. — Откуда? Чарльз Вильям Тревельян, неужели ты забыл Фредерика де Монмор де Монморен?
— Фредерик де Монморен! — заревел сэр Вильям и, не прибавив больше ни слова, бросился к письменному столу, открыл один из ящиков, вынул револьвер и, повернувшись затем к своему противнику, сказал ему просто и с хладнокровием, в котором слышалось нечто ужасное: — Вот уже двадцать лет, как я жду ваших приказаний, господин де Монморен!
— Наконец! — воскликнул Сердар. — Наконец!
И спокойно, не тратя времени на разговоры, стали эти оба человека на двух противоположных концах длинного и громадного кабинета.
— Двадцать шагов! — сказал губернатор.
— Очень хорошо! — отвечал Сердар. — Начинает кто хочет.
— Принимаю! И стреляет как хочет.
Раз! Два! Три!
— Согласен! Обмен в двадцать пуль.
— Можно еще лучше… пока не кончится смертью.
— Верю, что лучше… а сигнал?
— Сосчитаем оба до трех и начнем.
И оба начали считать.
Один! Два! Три!
Едва было произнесено последнее слово, как раздался выстрел. Это выстрелил сэр Вильям, и пуля его пробила каску Сердара, проскользнула над его черепом; полдюйма ниже — и голова его была бы прострелена. Сердар стоял неподвижно, держа наготове карабин и, не спуская упорного взгляда с противника, ограничился только тем, что прицелился в него.