В водовороте века. Записки политика и дипломата
Шрифт:
Кстати, и Е. Лигачев двумя часами раньше действовал в таком же ключе. Обратившись сначала ко мне по имени и отчеству, сразу же перешел на «ты». А потом, объяснив ситуацию, сложившуюся с подбором кандидатуры посла в Гавану, сказал: «Мы высоко оцениваем твою деятельность как секретаря ЦК партии Украины, у тебя хорошая теоретическая подготовка. Словом, просим тебя принять наше предложение возглавить посольство на Кубе. Намерены на приближающемся XXVII съезде КПСС рекомендовать тебя в члены ЦК. Опыт работы на Кубе в будущем тебе пригодится». Сознаюсь, если слова «наше предложение», означавшие, что Лигачев говорит не только от своего имени, я «прочитывал» и они не вызывали у меня никаких эмоций, то «просим тебя» прозвучало как-то необычно подкупающе. В самом деле, чего это вдруг «просим», а не «предлагаем», как было принято в таких случаях.
С точки зрения содержания, беседы у Горбачева и Лигачева были фактически
А после этого Е. Лигачев еще раз попросил зайти к нему. Суть его пожелания: подготовку к отъезду – а на это по установившемуся порядку каждому новому вопросу отводился минимум месяц – существенно сократить. Причина – в ближайшее время III съезд КП Кубы, на котором делегацию КПСС поручено возглавлять ему. А это означает, что в данном случае уровень представительства решается по аналогии с I съездом кубинских коммунистов, когда такую миссию выполнял второй человек в партийной иерархии – М. Суслов.
Вторично же меня пригласил Лигачев, как оказалось, не для того, чтобы после принятия решений, предопределивших мою судьбу на ближайшую перспективу, поинтересоваться моим настроением. Да и не для того, чтобы сообщить, что и я как новый посол включен в состав официальной делегации КПСС. Просьбу свою он изложил совершенно четко и предельно конкретно: оперативно разобраться «на месте» (для меня еще неведомом) со всеми вопросами, которые ожидают делегацию в Гаване, и, используя все имеющиеся каналы, в том числе и аппарат ВЧ, с помощью которого связь осуществлялась даже через океан в считаные минуты, сориентировать его, Лигачева, что следовало бы учесть в оставшееся до вылета время. Словом, я оказался в ситуации, когда в моей голове мысли роились, как мухи: куда же мне прежде всего – податься в Киев, чтобы собраться для вылета, как говорится в таких случаях, в длительную загранкомандировку, или стремглав и немедля устремиться на далекий остров.
Конечно, такое стремительное развитие событий меня ошеломляло. Ведь еще вчера во второй половине дня я был на «своей» киевской работе. А за звонком из Москвы – срочно прибыть на Старую площадь – последовало разъяснение: поскольку декабрьская непогода не гарантировала своевременное прибытие в ЦК, как было подчеркнуто, непременно к 9.00 утра, необходимо воспользоваться услугами железной дороги. Щербицкий, которого я проинформировал о звонке из Москвы, сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Слукавил! Позже сам не только сознался в этом, но и рассказал, как с ним «советовались» о двух вариантах моей будущей дипломатической карьеры: Куба или Польша. Москва прислушалась к мнению украинского лидера о том, что в Варшаву не стоит посылать украинца, что, мол, поляки нередко демонстрировали свои негативные эмоции к тем болезненным точкам в украинско-польских отношениях, которые оставила нам история. Например, однажды в программу пребывания в Киеве высокой правительственной делегации из Варшавы в числе других мероприятий был предложен спектакль «Богдан Хмельницкий». От гостей последовал резкий демарш: Богдан Хмельницкий допускал антипольские высказывания.
Читатель, недоумевая, может спросить: «Непонятно – подбор посла все же прерогатива МИДа, а он рассказывает о встречах с Горбачевым, Лигачевым. Не бахвальство ли?» В том-то и дело, что описанное выше воспроизводит действовавшую тогда формулу подбора посольского корпуса. Встреча с Э. Шеварднадзе у меня произошла вечером того же дня, после того, как все «сварилось» на кухне Старой площади. Там же заведующим отделом загранкадров С.В. Червоненко был разработан и план моей своеобразной «стажировки» (встречи с руководителями всех ведомств, которые причастны к сотрудничеству с Кубой), после которой мои мажорные ощущения претерпели существенную коррекцию. Отмечу наиболее существенные моменты.
Э. Шеварднадзе довольно обстоятельно рассуждал о важности подбора руководящих кадров для дипломатии из числа крупных партийных и советских работников. Для МИДа это очень важно, особенно если речь идет о соцстранах, сославшись при этом и на Кубу, где в последнее время послами были секретарь ЦК КПСС К.Ф. Катушев и первый заместитель премьера России В.И. Воротников. Коснувшись моей будущей работы, министр неожиданно для меня ограничился всего лишь несколькими фразами, попутно заметив, что «на месте разберетесь». Сосредоточился же он на проблемах другого плана: скажем так – больше психологических и поведенческих. Суть рассуждений: кубинцы – народ гордый, эмоциональный. «Завоевать» Фиделя – вести себя предельно искренне; сам он, если хочет, скажет собеседнику всю правду, если не захочет, умолчит, но врать не будет. Если же «усечет», что в щепетильных вопросах собеседник «виляет хвостом», считай, что делу конец. Не любит дипломатической чопорности и мидовских протокольных формальностей. Во всем этом я убедился уже в самом начале работы в Гаване. Нередко Фидель, обращаясь ко мне с «постановочными вопросами», давал понять, что эту информацию крайне важно довести лично до Горбачева, так как он не единожды имел возможность убедиться, как такие проблемы вязнут в бюрократической карусели различных ведомств.
«Стажировка» у маршала С.Ф. Ахромеева
«Стажировкой» предусматривалась и встреча с маршалом С.Ф. Ахромеевым. Чем же запомнилась первая встреча с начальником Генштаба? Сказать о военном человеке, что он стройный, подтянутый, – это значит или ничего не сказать, или в лучшем случае повторить аксиому с большой бородой, хотя, конечно, вопреки уставу о строевой службе бывают и исключения, причем не единичные. И все же в свои шестьдесят два года Ахромеев выглядел по-молодецки динамичным, спортивным. Только глубокие и доверчивые глаза да покрывшая лицо сеть тонких морщин говорили о том, что ему в жизни пришлось нелегко. С первых минут беседы я почувствовал в собеседнике большого интеллигента. Раскрылось это по ходу разговора не через какие-то внешние проявления, а через культуру мысли и речи, тончайший и универсальный профессионализм и, как мне тогда показалось, неподдельное искреннее общение.
Его трехчасовой рассказ напоминал больше захватывающий двухсерийный фильм на тему о готовности мировых держав в условиях все еще сохранявшейся тогда холодной войны к возможной военной схватке: дислокация военных группировок на планете, траектория потенциальных угроз, болевые точки вооруженного противостояния. Разумеется, эти глобальные пассажи подавались не абстрактно, а в «привязке» к Кубе. Когда же с его стороны была брошена фраза, что для советского посла в Гаване военные вопросы – это самая большая головная боль, он приоткрыл завесу над всем тем, что не помещалось в рамки обычного двустороннего сотрудничества в военной сфере. Абсолютно неожиданным для меня стал его первый конкретный совет: хотя я лечу работать в Гавану, изучение военных вопросов, которыми мне как послу придется заниматься, все же надо начинать с… Анголы. И пояснил: Ф. Кастро лично и постоянно (а временами ежедневно) занимается «ангольской проблемой», в которой Куба «завязла» не только политически, но и в результате прямого военного участия. Он не ограничился в те годы провозглашением политической формулы о том, что кубинские войска будут находиться в Анголе до тех пор, пока не будет ликвидирован апартеид на юге Африки. А война шла, каждый день она требовала решения огромного множества вопросов как стратегического, военно-политического характера, так и конкретного планирования боевых операций, снабжения боевой техникой и вооружением. И ни один из таких вопросов без Москвы не решался. О некоторых довольно пикантных моментах такой ситуации я расскажу ниже, а сейчас лишь подчеркну: слушая рассказ маршала Ахромеева, я вспомнил горбачевскую фразу «Главное – Фидель», почувствовав еще один «срез» этой проблемы. Это ощущение еще больше усилилось, когда была названа Эфиопия, где кубинский воинский контингент выполнял интернационалистскую миссию, причем на советских танках, многие из которых были настолько разбиты, что в экстремальных условиях, в непосредственных военных столкновениях не могли даже оперативно передвигаться, поэтому их просто зарывали в песок, а орудие использовали как неподвижную огневую точку. Говорил же маршал об этом потому, что тогда в ней очень тесно переплетались нити военно-политического сотрудничества между Москвой и Гаваной.
Когда же стоящий у карты маршал Ахромеев вел указкой по Латинской Америке, он остановился на Никарагуа. Эта страна в то время переживала наиболее драматические дни гражданской войны, в которой «контрас» получали прямую политическую, военную и финансовую помощь Вашингтона, а ЦРУ принимало участие в минировании никарагуанских портов и уничтожении нефтехранилищ. И опять я вспомнил: «Главное – Фидель». Ведь Даниэль Ортега ни один из существенных вопросов никарагуанской революции не решал без мнения Гаваны, а она, в свою очередь, информировала или советовалась с Москвой через советского посла на Кубе.