В западне
Шрифт:
Мергенталер завел двигатель и включил передачу.
– Да, Джек, этот парень меня напугал.
Глава 5
Любовь американца к закону и порядку прямо пропорциональна тому, в какой степени он ощущает угрозу своей безопасности и благосостоянию. Когда ощущение опасности исчезает, то же самое происходит и с его готовностью быть подконтрольным.
Американцы – самая бесконтрольная нация в мире. Средний американец за всю свою жизнь едва ли, разве что случайно, сталкивается с блюстителем закона. Исключение составляет вездесущая дорожная полиция со своими требованиями соблюдать установленную, иногда до смешного медленную, скорость движения, что сами американцы считают просто необходимым, но, как правило, всегда нарушают.
Американские улицы не знают, что такое военные патрули. Тайная полиция не прослушивает телефонные разговоры, не перлюстрирует письма, не заставляет соседей стучать друг на друга. Ни одного американца не привлекли к ответственности за поношения в адрес правительства или Президента, за оскорбительные письма редакторам и политикам.
Американец уверен, что, независимо от его психического или эмоционального состояния, власти не посмеют его побеспокоить до тех пор, пока своим поведением он не нарушит запрет на насилие. В таком случае его ожидает относительно краткосрочное пребывание в камере, где у него появится возможность обдумать те неверные шаги, которые он совершил на своем жизненном пути.
Никакой расстрельной команды. Никакой политической тюрьмы. Никакого Гулага. Даже если он сойдет с ума, никто его не запихнет за это в сумасшедший дом. В Америке право каждого не любить своего соседа защищается как нигде в мире.
Несмотря на постоянный приток иммигрантов из раздираемых войнами и сочащихся ненавистью уголков Земли, Америка установила личную свободу граждан. Суды ревностно лелеют ее, возможно, неумышленно, но действуя решительно и твердо, опираясь на часто декларируемое и в значительной степени сомнительное предположение, что от всякой несправедливости должно быть средство защиты. Защиты не в будущей жизни, а здесь, в Америке. Сейчас! Никогда за всю трагическую и кровавую историю человечества подобная радикальная и алогичная концепция не принималась так обыденно и не воплощалась в жизнь таким огромным количеством, казалось бы, вполне рационально мыслящих людей.
Таким образом общественный строй остается невредимым. Все социальные группы, независимо от их величины, пребывают в спокойной уверенности, что их жалобы будут услышаны. Каждый услышит. Газеты прольют море чернил, праздный просто посочувствует и пожертвует средства, политики будут ораторствовать, а судьи – создавать те самые средства защиты.
А Америка будет жить дальше.
Джек Йоук вчитывался в слова на экране, покусывая ноготь. Это была Америка, какой он ее видел, восхитительно безумная и прагматичная. Американцы хотят справедливости, но не слишком много. Они хотят порядка, но не слишком много. Они хотят законности, но не слишком много. И вот в этом средоточии свободного духа появляется Чано Альдана со своими четырьмя миллиардами долларов.
4 000 000 000 долл. Невозможно представить, сколько убийств, увечий, предательств и измен стоили эти деньги. А Альдана – всего лишь тот, кто получал и платил. Что станет он делать, когда фундамент треснет и дом начнет рушиться? И вот уже появились первые тревожные симптомы.
– У тебя отвратительный стиль, – Отт Мергенталер читал, стоя за спиной Джека.
– Не подходит для «Пост», так?
– Определенно нет.
– Альдана не сможет выиграть.
– Ты знаешь это, и я знаю, а он, возможно, нет.
– Немного непринужденности, американцам это нравится. Немного запретного удовольствия, чтобы в воскресенье утром за это покаяться, а что такого? Но Альдана рано или поздно будет раздавлен как клоп, если попробует запугивать людей здесь так же, как в Колумбии.
– Не сомневаюсь, что Лиаракос уже пытался ему это объяснить.
– Лучшая защита для него – изображать жертву несправедливости. Давид против Голиафа.
– Чано Альдана – Голиаф, – сухо произнес обозреватель и пододвинул к себе стул. – Он это ясно дал понять сегодня днем.
– Мы идем к тому, что будем вынуждены легализовать наркотики, Отт. Сейчас никто не хочет их легализовать, но и никто не хочет жить в стране под полицейским колпаком ради того, чтобы их нельзя было продавать.
– Если все дело в более эффективной полиции, то я за нее, – сказал Мергенталер.
– О-о-о, черт побери. Подумай как следует. Ты же презирал Дж. Эдгара Гувера. Ты же считал парламентский Комитет по расследованию антиамериканской деятельности раковой опухолью на теле государства. – Мергенталер хотел возразить, но Йоук повысил голос и продолжал. – Я читал кое-какие твои прежние материалы. Не пытайся менять свою точку зрения сейчас.
– Я был в Голландии, – сказал Мергенталер, убедившись, что Йоук закончил, – я видел там юнцов, лежавших в общественных местах, в полной прострации, они еще кое-как шевелились, полицейские безучастно стояли рядом и смотрели, а жизнь спокойно протекала мимо. Я был в голландских моргах и видел трупы. Я был в местных моргах и тоже видел трупы. Это не табак и не алкоголь. Две дозы крэка делают среднего человека наркоманом. Легализовать это? Нет! Тысячу раз нет!
Джек Йоук взмахнул руками.
– В 1989 году в Медельине в морг попали четыре тысячи пятнадцать человек. И это только те, кого нашли. Население Медельина составляет два миллиона, выходит, на каждые сто тысяч человек – более двухсот убитых. – Глаза Йоука сузились. – В округе Колумбия эта цифра – восемнадцать или девятнадцать. В 1989 году здесь зарегистрировано четыреста тридцать восемь убийств. Вот когда это число вырастет в десять раз, Отт, в десять раз, тогда я спрошу тебя, как ты относишься к этим наркоманам, которые все прекрасно понимали и все равно решились на свою первую дозу.
– Здесь не будет такого.
– Ты думаешь, что эти черные и либералы, которые управляют городом, все уладят? Ты видел Альдану сегодня днем. Куда к черту, здесь не будет такого.
– Разве не ты сказал, что Альдана рано или поздно получит свое?
– Да я не об Альдане, я о тех, кого на деньги тянет, как мух на мед.
Когда Мергенталер ушел к себе, Джек Йоук попробовал писать еще, но не смог. Он кипел от возмущения. На глаза попалась сегодняшняя газета с фотоснимком Джорджа Буша на первой полосе. Буш перед отъездом в Кеннебанкпорт. Машет рукой и широко улыбается. Джек выбросил газету в мусорную корзину.
Парк Рок-Крик в Вашингтоне подобен нью-йоркскому Центральному парку. Но, в отличие от огромного лесопаркового массива в Нью-Йорке, парк Рок-Крик – отнюдь не лучшее место для прогулок. Причина отчасти заключается в топографии.
Парк начинается в дюжине миль севернее Потомака, в округе Монтгомери, штат Мэриленд, и представляет собой массив неухоженного леса, простирающегося вдоль извилистого ручья, который течет на юг и впадает в реку.
В нескольких сотнях ярдов от моста, через который проходит кольцевая автодорога с восьмирядным движением, дома и подворья подступают к самой воде. Дальше узкая лента воды идет через луга армейского госпиталя Уолтера Рида. Южнее госпиталя ширина парка достигает четверти мили, и так он тянется на несколько миль. Это настоящий оазис буйной растительности на склонах глубокой долины ручья.
Пересекая округ, зеленый пояс в конечном итоге становится парком. На протяжении четырех миль его ширина составляет около мили, здесь прекрасные места для гольфа и бесчисленное количество живописных тропинок, которые вьются по заросшим лесом и усыпанным валунами береговым откосам Каменного ручья – название соответствует действительности – и его притоков.
Затем парк сужается, и все его пространство занимает Национальный зоологический парк, южнее которого ширина лесной полосы вдоль ручья составляет всего лишь несколько сотен ярдов. Здесь ручей пересекает множество мостов, через которые проходят основные улицы и авеню Вашингтона.
В двух милях южнее зоопарка помутневшие от городских стоков воды ручья впадают в Потомак. Устье его расположено прямо напротив острова Теодора Рузвельта, у Джорджтаунского канала. В этом месте парк представляет собой скромную полоску прибрежной растительности на фоне впечатляющего городского пейзажа.
Большую часть парка составляют неудобные крутые, усеянные камнями склоны, густо заросшие деревьями. Несмотря на мягкую осень, к началу декабря листьев на деревьях почти не осталось, и они превратились в полупрозрачное сплетение серых ветвей и стволов, слабо поглощающих городской шум.