В землю Ханаанскую

— Сошел бы ты вниз, дедушка, я побуду один.

Старик, к которому относились эти слова, отрицательно покачал своею стриженою головою.

— Тебе не уснуть здесь…

— А звезды? Какой теперь сон?… Накинь на меня плащ… Разве можно спать в такую страшную ночь?

— Тебя знобит, твоя рука и инструмент дрожит.

— Я обопрусь на твое плечо.

Юноша охотно исполнил желание деда и, посмотрев на небо, воскликнул:

— Все напрасно! Звезды, одна за другою, скрываются за темные тучи… Послушай… из города несутся жалобные стоны… уж не из нашего ли это дома?… Мне страшно, дедушка, посмотри как у меня горит

— Все в руках богов, а мое место здесь… Но там… там… О, бессмертные боги!.. Посмотри на север к морю… Нет, немного западнее; из города мертвых раздаются крики.

— О дедушка! — воскликнул юноша, поддерживавший жреца Амон-Ра на наблюдательном посту, устроенном на башне одного из храмов Таниса, резиденции фараона, лежащей в северной части земли Гессемской. Юноша опустил руку, которой поддерживал старика, и снова воскликнул:

— Там, там! Неужели это море вышло из своих берегов, или тучи спустились на землю и колыхаются по ней, как волны. О, дедушка, что такое там делается? Неужели небо не сжалится над нами!.. Да это ад развергся перед нами! Из города мертвых ползет исполинская змея Апеп! Она извивается около храмов, я вижу это, даже слышу ее шипенье!.. Угроза великого еврея приводится в исполнение! Наш род сотрется с лица земли. Ужасная змея! Она повернула голову к юго-востоку, точно хочет поглотить зарю, когда та займется на высоте.

Взор старика следил за указательным пальцем юноши и жрец также заметил, как огромная черная масса, очертания которой сливались с мраком ночи, двигалась вперед в темноте, услышал он также, содрогнувшись всем телом, и страшный рев, нарушивший тишину ночи.

Они оба, и старик, и юноша с напряженным вниманием прислушивались к страшному гулу, а ученый звездочет вместо того, чтобы смотреть на небо, устремил свой взор на город, на море и на расстилающийся перед ним ландшафт.

Кругом царило безмолвие, прерываемое время от времени сильными порывами ветра, гнавшего тучи; то собиравшего их в сплошные бесформенные массы, то разрывавшего эти массы на отдельные облака. Месяц не показывался в эту ночь и скрывался от глаз человека, звезды же то заходили за облака, то опять проглядывали из-за туч, изливая тогда бледный свет на землю. И как там, в вышине, на небе, так и внизу, на земле, происходил постоянный обмен бледного света с непроницаемым мраком. Лишь только расходились тучи, свет звезд падал на море, на воды реки, на гладкий гранит обелисков, возвышавшихся вокруг храма, на позолоченную медную крышу царского дворца; минуты две-три спустя опять исчезали звезды, а с ними и море, река, паруса в гавани, и священные башни, и улицы города и, даже, изобилующая пальмами, окружающая его равнина. Все скрывалось из глаз и мертвая тишина водворялась снова, так что самое тонкое ухо не могло бы уловить ни малейшего звука; казалось, будто все вымерло или погрузилось в глубокий непробудный сон; вдруг среди этого безмолвия и тишины доносился до уха протяжный жалобный стон, а после более или менее продолжительной паузы раздавался тот ужасный рев, который так напугал и юношу и старика, но, несмотря на это, они как-то невольно прислушивались к нему.

Темное тело, на которое указывал юноша, начиналось у города мертвых и у жилищ чужеземцев; его движение становилось заметным всякий раз, как только свет звезд, не заслоняемых тучами, проникал на землю.

Старик и юноша стояли неподвижно, объятые ужасом; но жрец скоро пришел в себя и рассмотрел своим зорким, привычным наблюдать за звездами, глазом, что черная масса не представляла одного сплошного исполинского целого, а состояла из множества подвижных тел, которые, казалось, катились по равнине; точно также рев и гул исходили не из одного места и слышались то ближе, то дальше, то словно из недр земли, то, как будто из небесной вышины.

Старик взял правою рукою внука за плечо, а левою указал ему по направлению города мертвых и воскликнул:

— Смотри, сколько мертвецов! Кажется, вся преисподня всполошилась и переступила указанные ей границы, подобно реке, которая не может вместить всех, нахлынувших в нее вод, в своем русле и выходит из берегов. Смотри еще: все несется, катится, стонет; это души тысячей людей, застигнутых врасплох смертью. На них тяготеет проклятие, они обречены на вечную гибель и явились без всякой опоры на первые ступени лестницы, ведущей в вечность. О горе этим несчастным, их тела были лишены погребения, а души их блуждают, не находя покоя!

— Да, это они! — воскликнул юноша с полною верою и, проведя рукою по пылающему лбу, едва владея собою от страха, продолжал: — Это они! Проклятые! Буря загнала их в море, но вода не приняла их и снова выбросила на сушу; земля их также не берет и гонит их в воздух, но чистый эфир несет их обратно на землю и взгляни… послушай. Они с ревом и со стоном ищут дорогу в пустыню.

— В огонь! — воскликнул старик. — Да очистит их пламя, да омоет их вода.

Юноша также присоединился к заклинаниям старика и пока они вместе повторяли одни и те же слова, отворилась дверь, ведущая на наблюдательный пост, находившийся на вершине самой высокой башни храма. Новоприбывший был жрец низшего разряда; он обратился к старику со следующими словами:

— Оставьте работу! К чему теперь спрашивать о судьбе у звезд, когда там, внизу, все живущие умирают?

Старик слушал безмолвно и когда жрец сказал дрожащим голосом, что жена звездочета прислала за ним, то он спросил:

— Смерть не пощадила и моего сына?

Младший жрец молча наклонил голову.

Звездочет и юноша горько заплакали.

Старик потерял своего сына-первенца, а его внук — отца.

Юноша, ослабевший от лихорадки, не помня себя от горя, бросился на грудь старика, но тот, освободившись от его объятий, поспешил к двери. Звездочет быстро сошел по каменным ступеням лестницы, и скоро миновал высокие и обширные дворы храма; внук не отставал от него, хотя колени у него тряслись и ему стоило больших усилий передвигать ноги; но когда они шли по переднему двору, то у него закружилась голова, колени затряслись еще сильнее, тени от обелисков так и запрыгали в его глазах, а статуи фараона Рамзеса, возвышающиеся по углам башен, били такт своими жезлами.

Юноша не выдержал и упал; его лицо исказилось от судорог, все тело тряслось, а зубы стучали; старик опустился на колени перед внуком и, поддерживая его кудрявую голову, с ужасом подумал: «Неужели смерть не пощадит и его?»

Опомнившись, звездочет стал звать на помощь; но это было напрасно! Тогда он начал искать утешения в молитве. Вдруг на аллее сфинксов за пилонами послышался шум; луч надежды проник в сердце старика.

«Что это может быть за шум в такой поздний час?» — подумал он.

К громким жалобным стонам примешивалось пение жрецов, звон и бряцание металлических инструментов, которыми потрясали святые женщины в честь божества, и мерные шаги участвовавших в процессии, богомольцев.

Торжественное шествие приближалось к храму. Старик поднял глаза, обвел взором по двойному ряду гранитных колонн, колоссов и обелисков, стоявших на переднем дворе и, верный привычке многолетней жизни, взглянул на звездный небесный свод; горькая усмешка скользнула на его губах, так как ему показалось странным, что богам отказано в должной им чести: в эту ночь, первую после новолуния месяца формути [1] , в былые годы украшали богов цветами и, когда исчезал мрак этой безлунной ночи, должно было начаться торжество по случаю весеннего равноденствия, а вместе с ним и праздник жатвы. В честь великой богини Нейфы, посылавшей благословение на поля, и молодого Горуса, по мановению которого произрастали зерна, согласно предписанию книг о божественном происхождении солнца, происходила большая процессия в городе, на реке и в гавани; но на этот раз мертвое безмолвие господствовало в священном месте, передний двор которого в тот час обыкновенно наполнялся мужчинами, женщинами и детьми, приносившими с собою жертвы, складываемые именно на том месте, где теперь неумолимая смерть коснулась внука звездочета.