Вадим
Шрифт:
— Без рук и без ног.
Маша прокомментировала:
— Да, есть такие больные детки. У них болеют ручки и ножки, а у некоторых ручек и ножек нету совсем. Папа подарил им компьютеры.
— А как они ходят?
— Наверное, никак. Они ездят в специальном кресле.
— А как они играют в компьютер?
Маша не нашлась, что сказать, и посмотрела на Вадима. Он тоже не знал.
Когда Илюшка лег спать, Вадим просмотрел в кабинете бумаги. Позже спустился вниз и сел на диван. Сидел просто так, без дела. А что ему было делать? Сегодня он подглядел. Узнал страшную тайну, открывшуюся наполовину несуществующему ребенку. Тайна: вот это все, что есть. Больше ничего нет.
Из глубины квартиры послышались голоса. Они медленно приближались: в конце концов локализовались
— Маша, вы абсолютно не правы. Все можно предусмотреть. Вот у нас, например, на Кубе: ставишь молоко кипятить на плиту. Куда-нибудь отойдешь, а в кастрюльку падает скорпион. Мамаша потом молоко ребеночку наливает, и ребеночек погибает.
— Ну вот, вот, — говорила Маша, — нельзя все предусмотреть!
— Можно! Хорошая мать накрыла бы кастрюльку марлей.
Интересно, подумал Вадим. На Кубе. А я думал, она армянка.
— Маша, — сказала вдруг няня, — а вот вы мне про этого художника знаменитого говорили. А вы не хотите с ним переспать?
Маша замолкла, а затем кисло промямлила:
— Ну… во-первых, он старый…
Няня перебила:
— Маша, запомните: мужчина никогда не бывает старым. Я говорю вам это, потому что мне уже тридцать пять и у меня много опыта. Вы знаете, у меня на Кубе, — в голосе у нее зазвучала гордость, — было почти шестьсот любовников. Причем настолько разных — от уголовников до министров. Один мужчина — настоящий латинский мужчина: красивый, жаркий, мачо… Он был преступник, и я с ним тайком встречалась восемь лет. С ним, конечно, говорить было особо не о чем. Это был только секс, страстный, caliente — как это по-русски — горячий…
Маша опять промямлила:
— А вы же говорили, что у вас единственный муж, любимый…
Няня строго произнесла:
— Да. Я мужа обожаю и все сделаю для него, даже жизнь свою отдам. Но вы же понимаете, любовь — это любовь, а страсть — это страсть. С годами страсть исчезает, а хочется…
— А если он узнает?
— Ну что вы… я что, какая-нибудь семнадцатилетняя девочка? Я умная женщина. А с мужем мы любим потанцевать. Мы ходим в латинские клубы, сейчас такие есть и в Москве, я вас как-нибудь свожу… И мы там танцуем салсу. О, я так люблю танцевать! У меня на прошлой работе, уже в Москве, в этой транспортной фирме, был один мальчик русский. Такой красивый, молоденький, застенчивый… И он меня сильно полюбил и хотел, чтобы я его полюбила. Но я — однолюб. Я ему сказала, что у меня может быть с тобой роман, но замуж за тебя я не выйду. А он мне сказал, что тогда у нас с ним не будет вообще ничего. А он так ухаживал: у меня был день рождения, и он сделал салат оливье. И майонезом на нем написал по-испански: «Те quero». Я тебя люблю. А я все время пыталась привести его к подруге домой, но он все не шел. А я знаю: если б мне удалось только с ним переспать, я бы так ему мозги закрутила… О, я бы могла делать с ним, что захочу. Но так и не удалось.
— Что, так и расстались?
— Да. Наша фирма очень скоро рассыпалась…
До Вадима дошло вдруг, что он подслушивает, и если женщины встанут, то войдут и увидят его… Но он теперь не мог обнаружить свое присутствие, так как это бы означало, что он именно сидел и подслушивал. Не шелохнувшись, он продолжал сидеть.
Маша спросила:
— А вы родились на Кубе?
— Нет, я в Москве родилась. Я вышла замуж за Педро, когда мне было семнадцать лет, а он работал в посольстве Кубы. Я была тут, конечно, прописана, но, когда мы с ним поженились, моя мама меня прокляла. И выписала из квартиры, потому что мой муж — черный… На свадьбе у нас были только друзья Педро, а с моей стороны — никого. Мама со мной больше не разговаривала. У нас родился сын, и она даже не пришла посмотреть. А потом мы переехали на Кубу, и там тоже была трудная жизнь.
Мы жили в роскошном доме у моря, у нас была машина. Мой муж по профессии инженер, и это одна из двух самых высокооплачиваемых профессий на Кубе — инженер и еще доктор. И знаете, какая зарплата? Пятнадцать долларов! Это самая высокая зарплата. На нее ничего нельзя купить, только овощи, даже мяса не купишь. Машина у нас стояла, потому что денег на бензин не было. Все так красиво, солнце — а есть нечего. Но на жаре кушать не хочется. И я всегда была стройная, не то что сейчас. Нам выдавали кусок мыла на месяц, и оно не мылилось… И каждому по тюбику зубной пасты местного производства: просто жестяной тюбик без надписей. Зато у нас на Кубе такая прекрасная медицина, и все бесплатно! Я все себе залечила. И учеба бесплатная, учиться можно когда угодно и чему угодно. И взрослым, и детям. Я занималась фортепиано, танцами — чем только не занималась. Училась там в мединституте. Отучилась три курса, но потом мне пришлось уйти, потому что я не сдала один экзамен. А там так строго с врачами! Там не может быть врачебных ошибок или чего-нибудь такого, папа Фидель сам за этим следит. Чуть только не сдал — сразу выгоняют. Вот и я поплакала, поплакала — но зато я знаю, что если ребенка будут лечить, то с ним ничего не случится.
Вадим даже заслушался. Няня говорила быстро, страстно, голос у нее звенел, будто музыкальный инструмент. В уме у него проносились образы шестиста любовников: в сомбреро, с мачете и бутылкой рома в руках, с горящими глазами, смуглые… Расстегивают джинсы и… Вместо няни он представил Машу. С ее стриженым затылком и голосом училки. Маша набросилась на Педро, вцепилась в его бицепс зубами.
— Мне так в Москву хотелось съездить все время, но билет стоил семьсот долларов. А если за песо билет покупать, то в очереди стоять надо шесть лет. Вот я наконец купила билет два года назад и приехала. Мама меня на порог не пустила, и я стала работать на двух работах, посылала деньги мужу и сыну, откладывала. Так трудно было. Один раз я отравилась чем-то, плакала, маме позвонила — она ко мне не пришла. Скорая помощь лечить меня не стала, потому что у меня полиса нет… Сначала привезла сюда мужа, потом сына, потом собаку. И сразу я потеряла обе работы: одна фирма рассыпалась, а американка, у которой я работала секретарем, погибла в аварии. Муж полгода был без работы и по специальности так и не смог устроиться. Сейчас его взяли шеф-поваром в мексиканский ресторан в Бутово. Там все работают без документов, все украинцы — как милиция приходит, все разбегаются, один муж мой на кухне. У нас теперь есть подмосковная прописка, мы лачугу купили в Подмосковье. Представляете, Маша, моя мама живет одна в трехкомнатной квартире! Потому что мои папа и тетя давно умерли, и это по праву тоже моя квартира! А нам приходится экономить на всем… И покупать какую-то избу, в которой мы не живем, только из-за прописки! А у меня сыну уже семнадцать лет, и он одеваться хочет. Ему хочется ботинки «Камелот»… вот так я и попала в няни.
Она вздохнула.
— Сынок у меня тоже Педро. Он умница. Ему когда еще девять лет было, он начал зарабатывать. Мастерил какие-то самокаты для детишек и продавал. А сейчас у него проблемы, школу заканчивает плохо — так русский язык и не выучил хорошо. Я говорю, что ж ты, надо же в институт поступать. Я себе на колготках экономила, чтобы за репетитора платить… Я хочу, чтобы ты чего-то добился… А ему интересно машины ковырять, он механиком хочет быть…
На этом разговор иссяк. Видимо, Маша переваривала услышанное и не могла сообразить, что бы еще сказать. Вадим и сам переваривал, но напрягся: что делать? К счастью, обе женщины встали и направились туда, откуда пришли. Он тоже тихонько встал и двинулся спать.
2{1}
Вадим ел свежую лепешку с козьим сыром и зеленью; запивал ее вином, разбавленным водой. Сначала этот напиток казался ему не слишком приятным, но он быстро привык. Смуглая девушка подливала ему в бокал из кувшина.
— Вам нравится? — поинтересовался Платон.
— Наше скромное угощение — чем богаты, — добавил Сократ.
— Очень вкусно.
Платон довольно зарделся. Все это было куплено на его деньги.
Они сидели на террасе: скрывались от солнца. Даже в тени было душно; Вадим глотал воздух, словно куски расплавленного металла. Он довольно быстро хмелел. Намочил руки теплой водой из круглого сосуда и умыл лицо.
— Знаете, учитель, до меня дошли сведения… Тот иноземец, с которым мы вели такую интересную беседу на днях, скончался в мучениях. Говорят, в нем сидел огромный червь и пожирал его изнутри. Он съел всю его печень и всю селезенку.
Вадим ощутил рвотный позыв. Надо меньше пить…
— Да, — удивился Сократ, — а кто-нибудь видел самого червя?
— Нет. Кажется, нет.
— Я думаю, никакого червя и не было. Этот человек пожрал себя сам.
Платон застыл, приоткрыв рот. Оттуда даже вывалилась кое-какая еда.