Вакханка
Шрифт:
— Тебе не хватает бриллиантов. Вот надень, на… — говорит быстро Фани, отколов от своего пояса сверкающую драгоценными камнями пряжку, искусно прилаживая ее к рыжим кудрям подруги.
— Смотри, не потеряй только. Восемь тысяч заплачено, — прибавляет она с алчным блеском в глазах.
Фани скупа, как девяностолетняя ростовщица, и Клео знает это, чуть-чуть презирая молодую миллионершу. Но сейчас она пропускает ее замечание мимо ушей. Рыжая девственница нынче вся в каком-то напряженно-приподнятом состоянии. И та программа, которую для нее начертала ее старшая подруга, волнует, пугает и радует одновременно Клео. Она знает уже, что ждет ее нынче. Это не ново для нее… Уже не раз в розовом особняке
Ведь в качестве исполнительниц этого рискованного жанра выступали не патентованные кокотки, не артистки, а молодые девушки, веселые прожигательницы жизни, поставившие себе девизом познать до замужества все яркие наслаждения культа запрещенной любви.
Но тогда Клео участвовала в этих экзотических вечеринках Фани ради развлечения. Теперь же это был своего рода поединок. Это была игра в «быть или не быть». Человек, в которого она была страстно влюблена с одиннадцатилетнего возраста, должен был увидеть ее нынче совсем в ином свете, обольстительно прекрасной самкой, искусно бьющей своей юной красотою по нервам домогавшихся ее самцов.
Фани слишком хорошо успела изучить мужчин, несмотря на всю свою молодость, и знала, что требовалось для полной победы над непонятным упрямством Арнольда.
В экзотической гостиной, насквозь пропитанной каким-то крепким одуряющим куреньем, царит приятный розовый полумрак. Широкие низкие диваны, с набросанными на них мехами, тонут в розоватой полумгле от затянутых красными тафтяными абажурами электрических ламп. С конфорок, прилаженных на высоких треножниках, вьется голубоватый дымок ароматического куренья. В пушистых коврах тонут ноги. Кое-кто из приглашенных друзей Клео развалился на диванах, кто-то просто устроился на полу, среди мягких валиков и подушек, на коврах и звериных шкурах. Здесь были представители золотой столичной молодежи, лицеисты, правоведы, студенты и статские. По большей части это молодые люди, поклонники Фани и ее подруг. Все эти горящие нетерпением глаза устремлены в угол восточного зальца, где колышется легкая, расписанная лотосами, чудовищными орхидеями и какими-то мистическими птицами занавеска. Сейчас из-за нее доносятся рыдающие аккорды невидимой арфы. Тихо вторят ей певучие струны скрипки, и словно пламенный ночной любовник — певец соловей — томится корнет-а-пистон в чарующих трелях.
Арнольд занял ближайшее место к сцене, если можно было так назвать место, скрытое за колеблющейся занавеской.
Он не долго раздумывал, получив записку Клео. Конечно, соблазн был слишком велик для того, чтобы игнорировать приглашение девушки. Он достаточно знал экстравагантность Фани и смелую решительность Клео, чтобы не догадаться отчасти о том приятном сюрпризе, который мог его ожидать здесь. Его притупившаяся чувственность жаждала новых впечатлений. И вот он здесь. Пожав руки трем-четырем приятелям, лица которых он с трудом различал в розовом полумраке, Арнольд пробрался к облюбованному им месту, опустился на тахту среди пестрых мягких подушек и стал ждать.
Ждать пришлось недолго. Аккорды арфы зазвучали тише, словно замирая вдали. Теперь на смену им понеслись веселые звуки танго, выбрасываемые клавишами рояля.
Тафтяная занавес раздвинулся, словно разорвалась надвое. И среди рододендронов и латаний на сцене заметалась огненно-пестрая полуобнаженная фигура Фани в объятиях высокого господина во фраке, присяжного тангиста, приглашенного на этот вечер за крупную сумму из петроградского кабачка-виллы. То было самое разнузданное, самое непозволительное исполнение из тех, которое видел когда-либо в своей жизни Арнольд. Извиваясь змеей, носилась Фани по ковру с такими жестами, с такими взглядами, на которые едва ли бы отважилась профессиональная танцовщица.
Занавес задвинулся под оглушительные, пьяные от возбуждения крики, и снова раздвинулся еще и еще раз… Фани бисировала до бесконечности, пока не упала с громким хохотом к ногам своего кавалера… Тот не растерялся. Быстро нагнулся и, высоко подняв ее на вытянутых руках, унес за кулисы, под новые неистовые аплодисменты гостей.
Эту пару сменила пантомима. Двое молодых людей, прелестная девушка и юноша, разыграли перед зрителями историю любви аркадских пастуха и пастушки, опошлив ее как только можно. Им аплодировали не менее, чем танцорам.
Атмосфера сгущалась. Нездоровым огнем загорались глаза зрителей, а дорогое шампанское, приобретенное за бешеные деньги Фани к этому дню и расставленное на маленьких скамеечках-столиках у каждой ложи, дополняло опьянение.
Но вот приближался «гвоздь» программы. И у Арнольда сердце невольно дрогнуло предчувствием, а кровь сильнее застучала в виски.
Занавес снова медленно раздвинулась под звуки арфы… Среди лилий, пурпуровых, розовых и белых роз, на тигровой шкуре, с венком из виноградных гроздей на растрепанных рыжих кудрях, с амфорой в руке, с бесстыдно вызывающим взглядом и в такой же позе возлежала полуобнаженная юная вакханка, сверкая перламутровыми оттенками своего почти совсем нагого тела.
Сердце Арнольда дрогнуло и замерло в груди.
В прелестной юной вакханке он узнал дочь своей возлюбленной, Клео Орлову.
VII
Безукоризненные формы этого идеально сложенного тела еще не вполне выросшей девушки, жемчужная белизна, золотые волосы, вызывающая улыбка уже вполне созревшей женщины, все это вместе взятое взбудоражило немногочисленных гостей Фани. На минуту зрители затихли, чтобы в следующее мгновение разразиться бешеными аплодисментами. Теперь все эти горячо сверкающие глаза впились жадным взором в соблазнительную картину. Клео детально рассматривали, как вещь, и оценивали, как вещь же. Но это ничуть, по-видимому, не смущало девушку. Игра в любовь Арнольда, длившаяся чуть ли не пять лет, и его смелые ласки притупили ее стыдливость, убили в ней целомудрие. И виновник этого был здесь и с мгновенно высохшим горлом смотрел на нее.
И вдруг что-то с грохотом упало на пол. Опрокинулся один из столиков со стоявшим на нем шампанским.
— Черт знает что! Какой позор! Какая гадость! — из розового полумрака восточной комнаты послышался громкий, протестующий голос. — Чистая, непорочная девушка показывается здесь, как какая-нибудь профессиональная… Я протестую! Задерните занавес!
Это говорил Тишинский. Он был бледен. Его губы дрожали. Лицо кривилось в болезненной усмешке. И, задевая за ноги развалившихся на диванах гостей, натыкаясь на подушки, разбросанные по ковру, этот высокий и нескладный юноша, с лицом возмущенного и негодующего ребенка, зашагал по направлению отгороженного под сцену уголка залы.
Точно что ударило Арнольда. Он тут только разглядел и узнал Тишинского, которого встречал не раз за кулисами театра и в уборной Анны Игнатьевны. Что-то дрогнуло в его холодном, зачерствелом сердце. И его подбросило как на пружинах. В одну минуту он очутился подле Тишинского.
Тот взглянул на него мельком с высоты своих высоких плеч и, не кланяясь, продолжал идти своей дорогой. Об Арнольде у него было давно составлено свое собственное мнение, весьма отрицательного свойства, и считаться с мнением последнего он не находил нужным.