Валис. Трилогия
Шрифт:
Как бы вы ни захотели посчитать, результат сводится к следующему: я потеряла всех, кого знала, так что подошло время заводить новых друзей. Я пришла к выводу, что розничная продажа пластинок для меня больше, чем просто работа. Для меня это было призванием. В течение года я поднялась до должности заведующего магазина «Мьюзик». У меня были безграничные возможности закупок, владельцы меня совершенно не ограничивали. Я опиралась исключительно на свое мнение, что заказывать, а что нет, и все комиссионеры — представители различных лейблов — знали об этом. Это приносило мне множество бесплатных обедов и кое–какие интересные свидания. Я начала выбираться из своей скорлупы, больше встречаясь с людьми. Я обзавелась парнем, если вы способны стерпеть столь старомодный термин (который никогда не употреблялся в Беркли). Полагаю, «любовник» — то слово, что мне требуется. Я позволила Хэмптону переехать в мой дом — дом, который купили Джефф и я, — и начала, как надеялась, свежую, новую жизнь, в смысле моей заинтересованности.
Книга Тима «Здесь, деспот Смерть» продавалась не так успешно, как ожидалось. Я видела ее уцененные экземпляры в различных магазинах около Сэтер–Гейт. Она стоила слишком дорого и была слишком затянута. Ему стоило внести в нее сокращения, если уж он ее написал — большая ее часть, когда я наконец нашла время почитать ее, произвела на меня впечатление работы Кирстен. По крайней мере, она оформила окончательный проект, несомненно основанный на скоростной диктовке Тима. Все было так, как она мне и говорила, и, возможно, эта книга была историей болезни. Он так и не продолжил ее другой, книгой — исправлением, как обещал мне.
Одним воскресным утром, когда я сидела с Хэмптоном в гостиной, покуривая косячок из травы нового бессемянного сорта и смотря по телевизору детские мультики, раздался телефонный звонок — неожиданно от Тима.
— Привет Эйнджел, — сказал он тепло и дружески. — Надеюсь, я не помешал тебе.
— Вовсе нет, — выдавила я, гадая, действительно ли слышу голос Тима, или это была галлюцинация из–за травы. — Как поживаешь? Я была…
— Я звоню по той причине, — прервал он меня, словно я ничего не сказала, словно он не слышал меня, — что буду в Беркли на следующей неделе, на конференции в отеле «Клермонт», и я хотел бы встретиться с тобой.
— Здорово, — ответила я, чрезвычайно довольная.
— Может поужинаем вместе? Ты знаешь рестораны в Беркли лучше меня, выбери, какой тебе нравится. — Он тихо рассмеялся. — Будет замечательно вновь увидеть тебя. Как в старые времена.
Запинаясь, я поинтересовалась, как у него дела.
— Все идет прекрасно. Я очень занят. В следующем месяце улетаю в Израиль. И об этом я хочу с тобой поговорить.
— Ах, звучит как шутка.
— Я намерен посетить уэд, где обнаружили Летописи саддукеев. Их перевод закончен. Некоторые из последних фрагментов оказались весьма интересными. Я расскажу тебе все, когда увидимся.
— Хорошо, — ответила я, воодушевленная темой. Как всегда, энтузиазм Тима оказался заразителен. — Я прочла большую статью в «Сайентифик Американ». Некоторые из последних фрагментов…
— Я заеду за тобой в среду вечером. К тебе домой. Оденься соответствующе, пожалуйста.
— Ты помнишь…
— А, конечно. Я помню, где твой дом.
Мне показалось, что он говорил очень быстро. Или это было из–за травы. Нет, травка обычно все замедляет. В панике я выпалила:
— В среду вечером я работаю в магазине.
Словно не слыша меня, Тим продолжал:
— Около восьми часов. Там увидимся. Пока, дорогая. — Щелк. Он повесил трубку.
Черт, сказала я себе. В среду вечером я работаю до девяти. Что ж, мне всего лишь придется попросить одного из продавцов заменить меня. Я не собираюсь пропускать ужин с Тимом, перед тем как он уедет в Израиль. Потом я задумалась, сколько он там пробудет. Возможно, некоторое время. Он уже ездил туда раньше и посадил кедровое дерево. Я хорошо помню это — медиа уделили этому много внимания.
— Кто это был? — спросил Хэмптон, сидевший в джинсах и футболке перед телевизором, — мой высокий, худой, язвительный парень, с черными жесткими волосами и в очках.
— Мой свекор. Бывший свекор.
— Отец Джеффа, — кивнул Хэмптон. На его лице появилась кривая усмешка. — У меня есть идея, что делать с людьми, покончившими с собой. Нужно издать закон, согласно которому, когда обнаруживают какого–нибудь самоубийцу, его надо одеть в клоунский костюм. И сфотографировать его так. И напечатать фотографию в газете. Например, Сильвии Плат. Особенно Сильвии Плат. — Затем он пустился рассказывать, как Плат со своими подружками — как он это воображал — развлекалась игрой, смысл которой заключался в том, кто продержит голову в духовке [112] дольше всех, а тем временем остальные с хихиканьем разбежались.
112
Таким способом Сильвия Плат покончила с собой.
Существует версия, что она не собиралась совершать самоубийство, а лишь инсценировать его. Помимо других
признаков за это говорит и то, что во время совершения
самоубийства к ней должна была прийти няня, о чем Хэмптон упомянет позже.
— Не смешно, — сказала я и пошла на кухню.
Хэмптон крикнул мне вслед:
— Ты ведь не засовываешь голову в духовку, а?
— Отъе***сь.
— С большим красным клоунским носом, — пробубнил Хэмптон, скорее самому себе. Его голос и звук телевизора, детских мультиков, стали резать мне уши. Я закрыла их руками. — Вытащи голову из духовки! — завопил Хэмптон.
Я вернулась в гостиную, выключила телевизор, повернулась к Хэмптону и сказала:
— Этим двум людям было очень больно. Нет ничего смешного, когда кому–то так больно.
Ухмыляясь, он раскачивался вперед–назад, сидя на корточках на полу.
— И с огромными болтающимися руками. Клоунскими руками.
Я открыла дверь:
— Увидимся. Пойду прогуляюсь. — И закрыла за собой дверь.
Дверь резко распахнулась. Хэмптон вышел на крыльцо, приложил руки рупором ко рту и прокричал:
— Хи–хи. Я собираюсь засунуть голову в духовку. Посмотрим, придет ли няня вовремя. Как ты думаешь, она успеет? Кто–нибудь хочет поспорить?
Я не оглянулась. Я продолжала идти. Гуляя, я думала о Тиме, думала об Израиле, как там — жаркий климат, пустыни и скалы, кибуцы. Возделывание земли, древней земли, на которой трудились тысячи лет, которую евреи распахивали задолго до Христа. Может, они обратят внимание Тима на землю, подумала я. Прочь от того света. Назад к реальному, к тому, к чему и должно.
Я сомневалась в этом, но, возможно, я ошибалась. Тогда я жалела, что не смогу отправиться с Тимом — бросить свою работу в магазине пластинок, просто бросить и уехать. Может, никогда не вернуться. Остаться в Израиле навсегда. Стать его гражданкой. Принять иудаизм. Если они согласятся. Наверное, Тим сможет это устроить. Может, в Израиле я перестану смешивать метафоры и вспоминать стихи. Может, мой разум прекратит пытаться разрешать проблемы, используя слова кого–то другого. Подержанные фразы, отрывки, надерганные там и сям: обрывки из моих дней в Калифорнийском университете, когда я запоминала, но не понимала, понимала, но не использовала, использовала, но всегда неудачно. Очевидец уничтожения своих друзей, сказала я себе. Тот, кто заносит в блокнот имена тех, кто умрет и кому никого из них так и не удалось спасти — ни одного.