Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых
Шрифт:
«Это Луи, а я – Лестат», – представил он нас и сел на кушетку.
Она огляделась и сказала, что эта комната ей очень нравится, но где же мама? Она хочет к маме… Лестат взял расческу и принялся расчесывать ей волосы, осторожно, чтобы не сделать больно. Распутанные локоны сияли, как шелк. Никогда я не видел такого красивого ребенка, а теперь ее красота засветилась холодным огнем, огнем вампира. Ее глаза стали глазами взрослой женщины.
«Она будет белой и холодной, как мы, – подумал я, – но останется прежней».
И я понял, что Лестат говорил о смерти. Две крошечные пунктирные ранки на ее шее еще слегка кровоточили,
«Мама оставила тебя с нами. Она хочет, чтобы ты была счастлива, – обратился к ней Лестат с тем же поразительным самообладанием. – Она знает, что с нами тебе будет хорошо».
«Мне хочется еще», – сказала она, поворачиваясь к трупу юноши.
«Нет, на сегодня хватит. Придется подождать до завтра», – ответил он и пошел в спальню к своему гробу.
Девочка спрыгнула с моих колен. За ней следом поднялся на ноги и я. Она стояла и смотрела, как Лестат укладывает все три трупа на кровать и закрывает их одеялом до подбородка.
«Они заболели?» – спросила она.
«Да, Клодия, – отозвался он. – Они заболели и умерли. Они всегда умирают, когда мы высасываем их кровь».
Лестат подошел к ней и снова взял на руки, и я вдруг понял, что теперь она точно стала одной из нас. Она менялась на глазах, и я чувствовал, что все больше и больше очарован ею, каждым ее жестом и словом. Из обычного ребенка она превратилась в ребенка-вампира.
«Кстати, Луи собирался покинуть нас, – будто невзначай заметил Лестат, обводя каждого взглядом. – Он хотел уйти от нас навсегда. Но теперь передумал, потому что хочет заботиться о тебе и сделать тебя счастливой. – Он опять посмотрел на меня. – Ведь так, Луи?»
«Мерзавец! – прошептал я. – Ты просто отъявленный негодяй!»
«Произносить такие слова в присутствии дочери!» – ехидно сказал он.
«Я не ваша дочь, – вдруг вставила она своим серебряным голоском. – Я – мамина дочь».
«Нет, милая, теперь уже нет, – покачал головой Лестат. Он взглянул за окно, закрыл двери спальни и повернул в замке ключ. – С этого дня ты – наша дочь, моя и Луи. С кем бы ты хотела спать? С ним или со мной? – Потом, окинув меня взглядом, он добавил: – Я думаю, тебе лучше лечь с ним. В конце концов, когда я устаю… я не такой добрый».
Вампир остановился. Молодой человек долго молчал.
– Ребенок-вампир! – хрипло прошептал он наконец.
Луи пристально посмотрел на него, словно что-то насторожило его, потом перевел глаза на диктофон, разглядывая необычный для него предмет, будто диковинное чудо.
Лента почти кончилась. Юноша быстро открыл портфель, достал чистую кассету, неловко вставил ее на место прежней. И нажал кнопку записи. Они начинали разговор в темноте, но зимой в Сан-Франциско темнеет рано, и теперь не было еще и десяти.
Вампир встрепенулся, улыбнулся и спокойно спросил:
– Можно продолжать?
Юноша кивнул:
– Он превратил девочку в вампира, чтобы удержать вас?
– Трудно сказать наверняка. Я убежден, что Лестат, даже будучи наедине с самим собой, предпочел бы не доискиваться до истинных мотивов своих поступков. Он относится к числу тех, кто действует не раздумывая. Только очень серьезные обстоятельства могли подвигнуть его на открытое выражение своих мыслей и чувств, как это было при нашем разговоре в ту ночь. Мое твердое намерение расстаться вынудило Лестата найти искреннее объяснение своего образа жизни. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что подсознательно он сам стремился узнать, что толкает его на убийства, он хотел заново увидеть свою жизнь. Но, конечно, он хотел, чтобы я остался, потому что в одиночку он никогда не жил так, как со мной. К тому же я не передал ему во владение никакой собственности. Это приводило его в бешенство и в то же время держало на привязи. Тут он не сумел меня переубедить. – Вампир неожиданно рассмеялся. – В других случаях он оказался удачлив! Подумать только: он мог уговорить меня убить ребенка, но не расстаться с деньгами. – Он покачал головой. – Впрочем, я руководствовался не жадностью, а страхом перед ним.
– Вы говорите о Лестате в прошедшем времени. Он умер?
– Не знаю, – неохотно ответил вампир. – Может, его и впрямь нет в живых, но об этом разговор впереди. Мы ведь говорили о Клодии. Была еще одна причина, которая двигала Лестатом в ту ночь: Лестат никому не верил. Он был как кошка – одинокий хищник; он и сам признавался в этом. Но в ту ночь он почти открылся передо мной – потому что говорил правду, без насмешек и раздражения, без своей вечной озлобленности. Это был беспрецедентный случай. Стоя рядом с ним на темной улице у крепостной стены, я впервые с момента моей смерти почувствовал, что не один.
И скоро я понял, зачем он превратил Клодию в вампира. Причиной тому была месть.
– Он мстил не только вам, но и всему миру? – спросил юноша.
– Да. Я уже говорил, все, что делал Лестат, в конечном счете сводилось к мести.
– Вы думаете, это началось, когда отец забрал его из школы?
– Я не знаю. Сомневаюсь. Лучше я буду рассказывать дальше.
– Да, конечно. Сейчас только десять часов. – Юноша показал на свои часы.
Вампир взглянул на них и улыбнулся. Юноша изменился в лице, словно что-то испугало его.
– Вы все еще боитесь меня? – спросил Луи.
Молодой человек ничего не ответил, только сжался в кресле.
– Глупо было бы не бояться, – сказал вампир. – Но все же не бойтесь. Итак, я продолжаю?
– Пожалуйста, – еле слышно отозвался юноша и указал на диктофон.
– Легко себе представить, как изменилась наша жизнь с появлением мадемуазель Клодии. Ее тело умерло, но чувства пробуждались. Так было когда-то и со мной. И я с радостью следил за тем, как она менялась. Первое время я еще не понимал, как она мне нужна, как я хочу говорить с ней и быть с ней рядом. Пока что я хотел только оградить ее от Лестата. По утрам брал ее к себе в гроб и вообще старался не оставлять с ним наедине. Лестат был доволен, что я боюсь за нее.
«Голодный ребенок – это страшно, – как-то сказал он. – Но голодный вампир – еще страшней. Если запереть ее и оставить умирать от голода, ее вопли услышат даже в самом Париже».
Но он говорил это нарочно, чтобы напугать меня и удержать при себе. Я боялся остаться один и не хотел обрекать Клодию на неизвестность. В конце концов, она ребенок, и о ней надо заботиться. А заботиться о ней было одно удовольствие. Она быстро забыла пять лет жизни среди людей, по крайней мере казалось, что забыла. Сама она хранила таинственное молчание на сей счет. Временами она замыкалась в себе, и я начинал подозревать, что она потеряла рассудок из-за болезни и шока от превращения в вампира, что она потеряла способность мыслить.