Ван Гог
Шрифт:
Слова проповеди свидетельствуют, что Винсент обрёл цельность натуры, и в дальнейшем его живопись будет проникнута если не любовью к Богу, то по меньшей мере той «любовью к людям», о которой он говорил в своём письме лондонскому пастору. В своей первой проповеди Винсент выразил свои сокровенные чаяния, почувствовав, что нашёл свою дорогу, и, вероятно, полагая, что она приведет его к священническому сану И всё же после такого взлёта он вновь пережил падение. Чем его объяснить? Были предположения о влиянии его «усилившегося религиозного рвения» (8) и о негативной реакции на данное ему поручение собрать деньги за учёбу с задолжавших малоимущих родителей учеников (9), но причина была проще и очевиднее.
В своём письме
Следующее длинное письмо содержит всего несколько осмысленных фраз, тонущих в религиозных словоизлияниях, обрывках воспоминаний и размышлений и церковной фразеологии самого причудливого свойства. Тео, должно быть, заподозрил, что у брата произошло помутнение рассудка, и сообщил об этом отцу.
Это посещение мадам Луайе, о дне рождения которой Винсент знал, проливает свет на перипетии его существования в течение года с лишним. Оно даёт возможность судить о мере сосредоточенности Винсента на своём решении, и можно предположить, что он замыслил тайную стратегию, домогаясь новой встречи с мадам и мадемуазель Луайе. И для осуществления задуманного требовался только подходящий случай. За время пребывания в Париже он настроил против себя всех и добился, чтобы его уволили из фирмы Гупиль, поскольку служба в ней лишала его возможности бывать в Лондоне. Потом он посылал ответы на объявления в английских газетах, в споре с родителями добился возможности получить незавидную работу в Рамсгейте. Ему повезло стать помощником пастора Джонса недалеко от того места, где он впервые испытал любовь, а после произнесённой проповеди он почувствовал в себе достаточно сил, чтобы вновь испытать судьбу.
Винсент не забыл, когда у матери Эжени день рождения, и немедленно воспользовался случаем. Возможно, Эжени порвала со своим Сэмюэлом, возможно, сожалеет о том, что отказала ему, Винсенту. В его воспалённом воображении возникали самые смелые и безрассудные надежды. А если?.. Вера в крайнее непостоянство, изменчивость людей – одна из тех иллюзий, что делает художников такими уязвимыми в обществе. Винсент направился к столь благословенному для него дому, с бьющимся сердцем смотрел на знакомые улицы и на всё, что постоянно видели её глаза, подошёл к дверям и позвонил. Но нет! Снова нет! Эжени всё ещё со своим Сэмюэлом, у них пылкая любовь, и, возможно, Винсент почувствовал под маской вежливости мадам Луайе насторожённость и удивление при виде этого внезапно появившегося надоедливого упрямца, который не желает ничего понимать. Ему наливают чай. Он узнаёт помещение, мебель, стены, место, где он так любил, надеялся, мечтал. Душевная рана снова даёт о себе знать, его триумф и все его манёвры, с помощью которых этот успех был достигнут, обратились в пыль. И, сохранив вежливость и учтивость, но жестоко уязвлённый, Винсент уходит прочь.
Кому поведать свою тоску? Конечно, брату Тео. Писать ему – это как отправиться на долгую прогулку пешком, выстраивать слова, как быстрые шаги, километр за километром, забыться в этой ходьбе по бумаге, забыть и пережитое, и самого себя. Религия здесь только предлог Или средство, которое не позволяет решиться на самоубийство. Тео получает от брата исполненное отчаяния письмо, в котором тот признаётся ему, что чувствует себя «чужим для всех» с тех пор, как родители, оставив его в пансионе, удалились в своей жёлтой коляске. Цвет имеет здесь особое значение, позднее он станет цветом ускользающей любви, которую придётся возвращать с помощью искусства.
Новогодняя передышка пришлась как нельзя кстати. Когда Винсент приехал на праздники в Голландию, о возвращении в Англию не
Дордрехт, или золото Кёйпа
Винсент переехал в Дордрехт, что неподалёку от Роттердама. Он жил там в пансионе, который держала супружеская чета Рейкенов, торговцев зерном и мукой. Так как свободной комнаты в доме не было, госпожа Рейкен попросила одного из своих постояльцев, учителя по имени Гёрлиц, разделить комнату с Винсентом. Молодой человек согласился, но при условии, что новоприбывший будет человеком «подходящим». Несмотря на эксцентричность Винсента, Гёрлиц с ним подружился.
Книжный магазин господина Браата был самым большим в Дордрехте, и недостатка в работе там не было. Винсент приходил в магазин к восьми часам утра, затем обедал у Рейкенов, после чего задерживался на работе до часа ночи.
Ему было поручено регистрировать поступление товаров в магазин и продажи. Он стоял за конторкой в глубине помещения – в шляпе по лондонской моде. То была последняя реликвия, оставшаяся у него от эпопеи с Эжени Луайе. Казавшийся глубоко погружённым в работу, Винсент был молчалив и даже не давал себе труда отвечать посетителям, которым случалось обратиться к нему с каким-нибудь вопросом. Заинтересовавшись таким необычным поведением, господин Браат в конце концов обнаружил, в чём было дело. В то время как его служащий был якобы занят работой, он на самом деле читал, переписывал и переводил свою нидерландскую Библию на три языка – французский, английский и немецкий, записывая текст в четыре столбца. Кроме того, он делал небольшие зарисовки пером, которые господин Браат нашёл малоинтересными. Что было делать с таким, мягко говоря, неудобным служащим? Как упоминалось выше, брат господина Браата работал у Гупиля благодаря дяде Сенту, и от его нелюдимого племянника избавиться было не так просто. Можно себе представить, в каком затруднительном положении оказался господин Браат, но Винсент, разумеется, не замедлил это положение облегчить.
в пансионе Рейкенов над ним смеялись все постояльцы. В своих воспоминаниях, изданных в 1914 году, Гёрлиц писал: «За столом он долго молился, питался как отшельник, не ел мяса, никогда не подливал себе соуса. Часто он не являлся к обеду, чтобы не жить в роскоши. В разговорах он участвовал крайне редко и в этих случаях упоминал о своих лондонских впечатлениях. Лицо его обыкновенно было сумрачным, задумчивым, очень серьёзным и меланхоличным, но, когда он смеялся, всё лицо его светлело и выражало добросердечие» (1). При всякой возможности он участвовал в религиозных обрядах, не причисляя себя твёрдо ни к католической, ни к протестантской общине.
Через три месяца поведение этого беспокойного молодого человека уже не было ни для кого секретом, и дяде Сенту первому сообщили об отсутствии у его племянника интереса к работе, на которую он его устроил. Потеряв всякое терпение, он прекратил с ним переписку.
Всё это и другие свидетельства создают образ какого-то полоумного бедняги, неуклюжего предшественника чаплинского персонажа, чудака, способного лишь служить предметом для насмешек. Таким Винсент выглядел из-за перемены, произошедшей в нём после лондонского фиаско. До этого за ним подобных чудачеств не замечали.