Ван Гог

Азио Давид

Однако ещё до того, как он ясно осознал цель своего пути, его темперамент, его яростное желание выразить всё, что кипело у него в душе, вели его дальше вперёд и уберегли от компромиссных решений.

Наконец в письме, написанном два с половиной года спустя, он как будто объяснил самому себе свой настойчивый интерес к живописцам вроде Месонье, Бретона, Мариса и им подобным: «Иногда бывают непрямые способы многому научиться у более или менее посредственных художников» (17). Как видим, он был открыт всему и ничем не пренебрегал.

После неудачного похода в Курьер он так же пешком вернулся в Боринаж, и это долгое одиночество путника повлияло на него благоприятно.

Он упоминал позднее, что в пути натерпелся голода, холода и усталости, но сама по себе долгая ходьба ободрила его, а по возвращении карандаш стал ему «более послушен».

Он оставался в шахтёрском краю, где рисовал без продыха, но был при этом уже не тем, что прежде. Боринаж сыграл в его жизни спасительную роль, поскольку, явив зрелище крайней нищеты, позволил ему вернуться к реальности. В Боринаже была изжита боль первой несчастной любви. Его материальное положение было катастрофическим, зато он уяснил для себя, что станет делом его жизни.

Он всегда будет помнить о Боринаже и однажды назовёт его «страной лавров и роз и сернистого солнца». Он сохранил к этой стране, которая стала свидетелем его первых шагов в искусстве, глубокую нежность, как скажет позднее своему бельгийскому другу Эжену Боку, которого запечатлел на великолепном портрете.

Любовь Тео

В начале лета 1880 года Винсент навестил родителей в Эттене, где ссорился с отцом, который хотел, чтобы сын подыскал себе какую-нибудь работу. Винсент поначалу довольно туманно говорил о поездке в Лондон, потом от этого плана, который наверняка пришёлся не по душе бедному пастору, отказался. Он решил вернуться в Боринаж. Его отец, потерявший надежду увидеть устроенным сына, которому уже миновало 27 лет, снова решил помочь ему, определив денежное содержание в 60 франков в месяц, и сказал, что Тео оставил для него 50 франков. Винсент не решался взять их: ведь он около года назад порвал сношения с Тео. Надо было написать ему письмо, чего после их последней встречи Винсенту совсем не хотелось. Но теперь у него не было выбора, он принял деньги Тео и вновь отправился к шахтёрам. Позднее отец сообщил ему, что содержание, которое он ежемесячно получал, выплачивает Тео. Стало быть, те 50 франков можно считать первым авансом братской финансовой помощи, которая продлилась десять лет.

В июле 1880 года Винсент написал, по его выражению, «скрепя сердце» длинное письмо брату, в котором благодарил его и пытался объясниться с ним. Тео был в Париже, Винсент в Валлонии, и это было первое его письмо на французском языке. Почему на французском? Обстоятельства и местопребывание корреспондентов в данном случае не дают исчерпывающего объяснения. Временный отказ от нидерландского явно свидетельствует о намерении установить какие-то новые отношения, в которых не было бы места родному языку, на котором говорили в семье. Винсент ещё раньше говорил, что ему всё труднее и труднее переносить своих родных и «потоки их упрёков»… Французский как бы отгораживал его от прошлого, это был язык искусства.

Используя этот язык, Винсент несколько огрублял его, и, несмотря на своё поразительное литературное дарование, допускал ошибки. Иногда он путал род существительных, неверно спрягал глаголы. Как бы то ни было, на свет появился его неподражаемый французский, с помощью которого он примирился с братом, сумев сохранить при этом некоторую дистанцию. С той поры его переписка, как на нидерландском, так и на французском, была посвящена описанию и толкованию его творчества художника-графика, потом живописца. Братья

заключили мир и некий договор, который позднее Тео определил следующим образом: «Я намерен помогать тебе в меру моих возможностей до тех пор, пока тебе не удастся самому зарабатывать на жизнь» (1).

Почему Тео так поступил? Что побудило его поддерживать брата, который от него, в сущности, отрёкся? Талант Винсента? Но в то время тот его ещё никак не проявил и рисовал как курица лапой, что Тео, как торговцу произведениями искусства, было очевидно. Здесь приходится констатировать явную перемену в линии его поведения. Сначала он просил Винсента сделать что угодно, только бы обеспечить себя, а потом решил содержать его, как содержат танцовщицу, наперекор всем принципам строгой семейной этики протестантов. После того как он упрекал брата, что тот живёт как рантье, он сам же сделал его настоящим рантье (хотя рента и была весьма скудной) на неопределённый срок.

Похоже на то, что Тео, вопреки некоторым прежним своим заявлениям, сделанным сестре Виллемине, – заявлениям, звучавшим вполне логично и убедительно, – был больше привязан к старшему брату, чем тот к нему, что и подтвердилось впоследствии. Десять месяцев без переписки с ним, вероятно, стали для него непереносимыми. Будучи четырьмя годами младше Винсента, он получил от него почти всё самое для него важное и теперь как бы выплачивал свой долг перед ним. Наверняка он испытал чувство большой вины за свои упрёки брату, который с такой щедростью и так много ему дал.

Да и Париж на Тео подействовал. Он был послан туда фирмой «Гупиль, Буссо и Валадон», открыл там для себя живопись импрессионистов и пришёл от неё в восторг. Он посещал галерею их маршана Дюран-Рюэля, смотрел, слушал, зачастил в кафе и рестораны, где собирались художники, познакомился с Писсарро и пригласил Винсента в Париж, ибо всё главное происходит там, вдали от Марисов и Исраэлсов, обожаемых его братом, который застрял в своей провинциальной Голландии или в этой дыре Боринаже, откуда отказывается выходить на свет.

И хотя картины импрессионистов ещё не ценились высоко на художественном рынке, они уже начали продаваться, и Тео понял, что им принадлежит будущее. И он знал, в какой жуткой нищете некоторым из импрессионистов пришлось долго существовать и служить, как, например, Писсарро, предметом насмешек.

Тео завёл себе любовницу и жил в Париже совсем иначе, чем в Гааге, вдали от родственников и их присмотра. Конечно, навещая родителей, он играл перед ними ту роль, которую от него ожидали, как положено, ходил в церковь молиться и слушать отцовские проповеди, но в Париже – совсем другое дело… Эта парижская жизнь позволила ему выйти из-под контроля протестантской этики долга, согласно которой мы приходим в этот мир не для того, чтобы развлекаться, а чтобы работать.

Да и почему бы не помочь брату, без которого трудно обойтись и в котором просматривается незаурядная индивидуальность, даже если пока ещё это не выразилось в достойных достижениях.

Он к тому времени получил от Винсента 135 писем и все бережно сохранил, благодаря чему они до нас и дошли. Возможно, он иногда их перечитывал, что с таким удовольствием можем делать и мы. Даже если бы Винсент к тому времени завершил свой земной путь, эти письма увлекали бы нас своим богатым содержанием. Словом, Тео верил в брата с той прозорливостью, которую питает любовь. В Винсенте было что-то уникальное, и брат готов был ему помочь. Возможно, это ни к чему особенному и не привело бы, но, приняв такое решение, потом Тео уже ни в чём не мог бы себя упрекнуть.