Ванька-ротный
Шрифт:
Старшина и двое солдат отправились в сарай, нашли там несколько железных кроватей. Вместо матрасов на кровати положили доски.
— Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать! — сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату железные кровати.
Я стоял и думал, — Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них.
Старшина и солдаты настояли на своём, — Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!
— Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! — сказал я.
Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь, привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и засыпали пол в солдатской комнате Рота осталась в школе и на следующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье.
Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жиздерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе, [и] на окраине города, в районе больницы.
Город Белый лежал в низине. В нём оборону занимали немцы [141] .
С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чухино [142] сильно потрепанными.
Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга.
С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня. Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы.
141
По плану на март-апрель 1942 года гарнизон Белого составлял 1700 человек.
142
Из-под Волыново, северо-восточнее Зубцова.
Там в деревнях он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошёлся со своими прежними дружками.
Через три дня вернулся в роту ещё больше раздражённый и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Видя, что он несколько переменился, я стал ему отвечать.
Через несколько дней пришёл приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства не закрытые стрелковыми ротами.
Школа опустела. Шесть солдат оставили, для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню, где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы. Без него ни один разговор не обходился.
— Я связист! — сказал он мне.
Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.
— Вот сейчас я проверю тебя на счёт телефонной связи! — сказал я.
Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи.
Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье, — По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твёрдо и хорошо?
Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушёл из школы.
В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту видимо и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не своим родителям.
Там в дивизии, это письмишко вскроют. Но ведь так задаром никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не увивало в бою. Погиб человек, а на нём не написано, кем он был у нас в роте.
Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.
Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое время.
Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам до догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии.
Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала.
Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок. Ноги у него были обмотаны портянками. Его большая круглая голова, с копной мятых жестких волос была наклонена несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад.
В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез, вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Он был ранен, однако рана была небольшая и через неделю она затянулась. Где он был [всё] это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили.
Зачитав бумагу, капитан спросил его, — Признаёшь свою вину?