Ванька-ротный
Шрифт:
Солнце полыхнуло багряным отблеском в застекленном окне избы.
Из крайней избы выходят разведчики. Я отправляюсь в штаб доложить о сдаче дежурства. Рязанцев уйдет с ребятами в поле, проводить занятия. А я, сдав дежурство, отправлюсь спать. Сегодня будет новый день, будут новые дела |и заботы|.
Глава 24. Переформировка
Через несколько дней мы покидаем район станции Земцы и берем направление на запад. Некоторое время наш полк стоял в районе ст. Западная Двина. Однажды с занятий, меня взвали в штаб полка и объявили:
— Полк выходит в новый район дислокации!
До деревни Александровская мы шли строго на юг, а потом свернули на запад. На следующее утро, после ночевки в лесу, мы подошли к деревне Вировская и по деревянному мосту перешли Западную Двину.
Река в этом месте не глубокая. Мост поставлен на каменистой россыпи. Ниже моста речной перекат. Сразу же после моста поворот налево и небольшая деревушка.
При входе нашей колоны в деревню все жители ее высыпали на улицу. Они стояли около дороги, перед домами и смотрели на проходящих мимо солдат. Здесь были старики, женщины и дети. Картина не веселая. Люди угрюмые. Вид у них усталый, голодный и какой-то серый и обленялый. А с чего им собственно веселиться?
Деды, сложив чуть ниже живота корявые длинные руки, смотрели внимательно из под лохматых бровей. Бабы тоже худые, повязанные сомнительного цвета плотками, стояли притихшие, опустив руки как плети. Только на лицах ребятишек видно было живое любопытство. Девчонки тоже в платочках, завязанных узелком впереди, смотрели с каким-то испугом и тупым любопытством.
С порога избы с посохом в руках на нас смотрела сгорбленная старуха. Она видно держалась с трудом, но внимательно шарила глазами по лицам солдат проходивших мимо. Кого-то искали ее старческие глаза. Деревня кончилась, люди и их лица остались позади.
Деревня небольшая, всего десяток домов. Кто-то спросил из солдат название деревни. |Но как только мы прошли ее, название тут же выскочило из головы.|
Дальше мы идем на Козлихино, Хватково, Веревкино, Бенцы и Оверково. Около Оверково мы переходим через р. Торопу и сворачиваем на большак, который идет на Б. Наполки и Прилуки.
В узком пространстве лесной дороги, между стволами деревьев сумрачно и темно. Только наверху, где пробивается свет между вершинами деревьев, видны первые проблески утреннего неба.
С рассветом на лесной дороге появляется туман. На подъемах он заметно бледнеет, на буграх и перевалах он исчезает совсем. В низинах, по краю болот, где много влаги, он явно сгущается. Идешь по дороге и перед собой ничего не видишь. Такое впечатление, как будто вслепую ногами щупаешь куда можно ступить.
Разведчику все нужно знать и все замечать на ходу. О густом и слабом тумане нужно иметь представление. Туман не часто бывает. И движение в тумане может потом пригодится.
Солдаты идут друг за другом, спины и плечи их покачиваются в разнобой, под ритм шагов. Дорога в лесу все время петляет. Она то поднимается вверх, то сползает с пригорков полого и круто. Лесные дороги в этих местах тянутся на десятки километров.
Когда идешь по дороге посматриваешь на спины солдат, поглядываешь по сторонам, и о чем ни-будь думаешь. Впереди беспросветно, все тот же лесной полумрак.
Вот и сейчас иду и думаю, почему у солдата появляется беспокойство, когда он покидает обжитую на войне траншею. Радоваться надо. Его уводят в тыл. Война на время позади. А солдат идет молчаливый и угрюмый. Похоже на то, как человек покидает свои старый и обжитый дом.
|Ему что-то не достает. Он о чем-то с грустью жалеет. Что-то скрытое и необъяснимое поднимается и заполняет душу, когда покидаешь обжитую землянку, окоп, в котором ты уцелел от верной смерти.|
Вспоминаю нашу землянку, овраг и поваленную березу, обтертый нашими шинелями ее белый ствол. Рядом, за спиной, когда сидишь на березе, стояла небольшая зеленая елочка. Она и сейчас у меня перед глазами, вижу ее ясно, каждую ее ветку. Много в лесу похожих деревьев и елок. Но эту кривую из сотни и тысячи других отличу. У этой елки обрублен сук снарядным соколком. Ударил осколок в сучек, надломился он и повис. Таких омертвевших сучков в лесу сколько угодно. Сучек вроде мелочь. А он именно дорог и памятен мне.
Разорвался снаряд. Осколок пролетел у самого моего виска, задел волосы, царапнул по коже и оставил след, как порез бритвой. Когда я обернулся, чтобы посмотреть откуда он прилетел, то увидел свежий срез сучка на этой елке. Сучек обломился и от удара осколка закачался как маятник на стенных часах. Вот как бывает! Еще чуть-чуть и я не увидел бы обрубленного сучка и этой неказистой зеленой елки.
Мы покидали овраг, я окинул взором кругом все, что мне было знакомо и близко, белую поваленную березу, придавленную землей землянку и елку с обрубленным сучком. И я вдруг с сожалением понял, что навсегда покидаю эти места.
Ушла назад знакомая и привычная прифронтовая дорога, оставлены безымянные могилы солдат.
С немцами тоже было жаль расставаться. |Мы нашли потом с ними контакт, хоть и не знали друг друга. Мы чувствовали их, а они нас, как родственные души.| Когда у немцев поубавилось прыти, когда мы сбили с них спесь, они поняли нашего брата окопника.
Славяне тоже не лыком шиты. У солдат особое чутье, когда дело касается окопной войны. Стороны без слов понимают друг друга. Немцы стали стрелять и пускали пули метров на пять выше наших окопов. Наши, хоть стрелять и не любили, отвечали им нехотя, а трассирующие пускали еще выше над землей. Важно, чтоб стрельба и окопная война велась для вида. Пусть начальство взирает, что солдаты не спят, бдят и ведут перестрелку. На переднем крае с той и с другой стороны слышалась стрельба. Все шло как надо. Пули летели где-то на высоте. |Мины рвались где сидели наши начальники. Там по дорогам шныряли повозочные и вся остальная тыловая братия.|
Теперь все брошено. Оставлена нейтральная полоса |, где мы ходили, лежали и ползали.| Мы с закрытыми глазами знали их передний край и систему огня. Знали когда и где меняются часовые. Мы знали когда и куда они будут стрелять. Пустит немец очередь из пулемета в нашу сторону, можно идти спокойно по нейтральной полосе не пригибая голову. |Наши солдатики, взяв повыше, отвечали им из пулемета: — Ти! Ти! — Та, та, та! Мол поняли вас! И опять на некоторое время над нейтральной полосой наступала тишина. Наша пехота и немецкая инфантерия понимали друг друга!