Ванька-ротный
Шрифт:
Второй немец — солдат лежал под кустом на боку. Он находился чуть ниже в ногах у офицера. Он сразу вздрогнул, когда я на него посмотрел. Я выхватил его глазами из темноты по этому |резкому| движению.
Его |собственно| и выдал едва заметный рывок.
Теперь на фоне темной травы и кустов я отчетливо вижу двух лежащих немцев. Не шевельнись они. Не дёрнись чуть заметным движением, я бы мог пройти мимо. Вот, как видит человеческий глаз в темноте. Притаись, замри и лежи неподвижно, через тебя могут переступить и не заметить, подумать, что бревно лежит.
Немцы конечно испугались. С их стороны ни писка, ни малейшего стона. Мы появились над ними как черные ангелы смерти. Мы слетели на землю и при этом ни звука, ни шороха, ни шелеста крыльев они не услышали. Одни лишь наши глаза поблескивали в темноте над ними. Немцы ни пикнули, ни издали, ни единого звука. У них перехватило дыхание, когда мы возникли над ними.
Прошло одно мгновение. Я опустился на колени и наклонился над офицером. Ординарец, едва заметным движением попятился задом, перешагнул через лежащего на боку солдата и зажал его между ног, продолжая смотреть в темноту, в сторону немецкой траншеи. Он готов был в любую минуту открыть встречный огонь из автомата.
Сняв с офицера фуражку, чтобы проверить, нет ли в ней чего, я машинально надел её себе на голову, поверх капюшона. Левой ладонью, прикрыв ему рот, быстро обшарил его. В темноте не было видно, куда он собственно ранен. Да и не было времени разглядывать его подробно. На голове бинтов нет, светлые волосы взлохмачены, оттопыренные уши торчат. Отстегнув пуговицу нагрудного кармана, я извлек документы. Быстрым привычным движением руки сунул их себе за пазуху. Совать их к себе в карман, не было времени. За пазухой у меня лежал пистолет. В ночных поисках зимой и летом я перед выходом кладу его туда, чтобы был тепленький и не забитый грязью.
Переложив документы, я решил ощупать его ладонью сверху вниз. Как только я коснулся кончиками пальцев его живота, он заскрипел зубами и издал грудной гнусавый звук. На губах у него лежала моя рука.
У нас у разведчиков отработанные приемы. Не успеет гнусавый выдох вырваться у немца, как ладонь, прикрывающая рот, мгновенно разведена и немедленно затыкает ему нос. Не успел он вздохнуть, чтобы огласить криком округу, как моя рука перекрыла все дыры и ему нечем стало дышал. Ему осталось одно. Проглотить свое мычание. Я дал ему сделать вздох, позволил передохнуть и, приложив палец себе к губам, показывая:
— Лежать, мол тихо!
В боковых карманах его брюк лежало что-то твердое. Я извлек оттуда зажигалку и портсигар. Важно было, чтобы в карманах у него не осталось оружия в виде мини "Вальтера" или дамского "Браунинга".
Он дышал порывисто, глубоко и больше не кричал и не стонал.
Я снял ладонь со рта, расстегнул ему нараспашку френч и посмотрел на его рану в живете. Большое кровавое пятно было видно на марлевой повязке. Теперь он дышал глубоко и ровно. Он по видимому физически ослаб и потерял много крови. Но больше не стонал. Он боялся, что я его задушу.
Офицер лежал на палатке, которую тянул за собой солдат. Он был без поясного ремня. Ремень и пистолет в черной кобуре лежали на палатке у него между ног. Я, не спеша, взял его, нацепил поверх маскхалата у пояса и, еще раз ощупал его карманы и осмотрел ноги. На нем были блестящие хромовые сапоги с прямыми, как бутылка, голенищами. Это наши майоры, подумал я, любили носить сапоги, по-деревенски гармошкой. Обер-лейтенант успокоился, ровно дышал, а глазами следил за моими движениями.
Я погрозил ему пальцем. Он кивнул головой, что понял меня. Он лежал и слегка беззвучно шевелил обсохшими губами. Мне показалось, что он молился или даже хотел мне что-то сказать. Но я не мог разобрать его едва уловимый шепот.
Для меня, по словам раздельная, немецкая речь и то была не совсем и не полностью понятна. |Я понимал, когда сам задавал вопросы и получал на них простые ответы. Я, как бы уже знал слова, которые должен был услышать в ответ. А тут одни неизвестно с чем шипящие.|
Оставив офицера, я перешел к солдату, которого зажал ординарец. Ординарец тихо, как тень слез с него и шагнул в сторону. Я легонько коснулся солдата рукой.
Немецкий солдат на удивление был сообразительным парнем. Он приподнялся с земли, сел поудобнее, приставил палец к губам, давая понять, что будет молчать, как могила. Согнув ногу и приподняв ее, он показал рукой, что здесь у него рана. У него был пробит осколком носок сапога. Кровь из пробитого сапога не текла, рана, по-видимому, была небольшая. Он и не пытался снять сапог и сделать себе перевязку. Не дожидаясь моей команды, он сам поднял руки, предлагая себя обыскать. Я похлопал его по плечу, жестом показывая опустить вниз руки. Он потыкал пальцем в разорванный сапог, сморщил рожу и покачал головой. Идти сам, мол, он не может.
Показав, чтобы он обнял меня руками за шею, я легко приподнял его от земли, вытянулся во весь рост и шагнул в обратном направлении.
Он, как ребенок обвил мне шею руками, прижавшись ко мне своей шершавой щекой. Я сделал неуверенный первый шаг, а потом поймав равновесие, зашагал в сторону нашей траншеи.
Ординарец без слов всё понял, что мы здесь оставим офицера. Он попятился задом, посматривая в темноту ночи, в сторону оврага.
Через некоторое время он развернулся и последовал за нами. До траншеи мы дошли быстро, без остановок. При возвращении назад не требуется идти плавным гусиным шагом. Здесь не нужна большая осторожность. Здесь правило другое. Пока тебе в спину не бьют, хватай языка и мотай без оглядки назад.
Одной рукой немец придерживал свою раненую ногу, а другой держался мне за шею. Он потратил все запасы бинтов, на офицерский живот и как выяснилось, перевязать ногу ему было просто нечем.
На окрик солдата, какой мол пароль, я послал его приветливо матом. Он принял это за отзыв и вылез за бруствер, чтобы помочь нам осторожно спустить немца в траншею. Я шагнул на бруствер и мы подали немца на руки лейтенанту.
|Отзыв, на окрик часового, матом всегда действовал безотказно и лучше, чем условный пароль.
— Кто идет? иногда услышишь из ночи. Пустишь ему в ответ пару знакомых слов. Солдат сразу соображает, что имеет дело с разведчиком. И сам же ещё добавит! — Понял! — Понял! Я тоже свой! Разведчики паролей и отзывов не признавали. Считали их детской игрой.|
Я спрыгнул в траншею и сказал лейтенанту:
— Неси немца в свою землянку! Я следом иду! Напарник не отставай!
— Угу!
— А раз, угу! — пошевеливайся и топай. Нам еще за офицером нужно сходить!