Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Награда должна быть велика.
— Я не спрашиваю у тебя заключения, Серлабу.
— Зачем же ты меня расспрашиваешь, мэтр…
— Какой мэтр? — перебил человек с рыжей бородой.
— Мэтр…
— Дурак! Разве ты забыл, что мое имя теперь Жан Гарнье? Постарайся запомнить это.
После этого краткого назидания ночное шествие продолжалось.
Они шли ощупью, спотыкаясь о неровную землю, и дошли, наконец, до квартала Сен-Марселя, наверху холма святой Женевьевы, до угла улицы Муфтар.
— Тут! — шепотом сказал Серлабу, показывая на
Серлабу постучал молотком, прикрепленным к двери мясника Лорасса.
Несмотря на звон о тушении огня, несмотря на позднее время, мясник Лорасс, сорокалетний холостяк, еще не ложился спать. Он подводил месячные счета вместе с двумя своими приказчиками, Кажэ и Симоном, и бутылкой сюренского вина.
Тогда ремесло мясника было очень прибыльно. С незапамятных времен мясничество было собственностью ограниченного числа семейств, пользовавшихся привилегией убивать животных, необходимых для города, и продавать говядину в лавках, им принадлежавших и переходивших от отца к сыну. Таким образом, по прямому потомству Лорасс наследовал мясную лавку своих предков, один из которых, по городской хронике, вел борьбу в 1162 году с Людовиком VII, хотевшим уничтожить монополию мясников, но который был принужден, опасаясь бунта корпораций и даже мещан, утвердить древние обычаи.
Лорасс был очень богат. Деньги он копил в железных сундуках в погребе на улице Говорящего Колодезя и думал, что о них не знает никто. Но он ошибался.
Лорасс остался единственным мясником в квартале холма святой Женевьевы и даже в квартале Сен-Марсель. Девушки мечтали о таком женихе. Лорасс же сватался за единственную, которая за него не шла, за Алису, дочь Перрена Модюи, сен-медарского звонаря. Он за ней ухаживал, посылал множество подарков; но все его сети остались пустыми. Мясник ей не нравился. После отказа Алисы Лорасс решился остаться холостяком; но, пересчитывая ежедневный барыш, он и сейчас думал об Алисе.
Лорасс клал серебро в холстиный мешок, осматриваясь. Приказчики Кажэ и Симон смотрели на него глазами, в которых сверкали и зависть и ревность.
— Кому вы оставите вашу лавку, хозяин? — спросил Кажэ.
— Что тебе за дело? Но уж, наверно, не таким лентяям, как вы, — пробормотал Лорасс. — Вам только бы все сделать кое-как, а потом напиться во всех тавернах нашего доброго Парижа.
— Я думаю, что хорошо вам служу, — сказал Кажэ.
— Довольно!.. Пошел, вымой себе руки, скотина! На них еще кровь быка, убитого вчера…
— Хозяин прав, Кажэ, — сказал Симон. — Он не может отдать нам свою лавку — нам, его верным приказчикам, — у него есть наследник…
— Наследник? У меня? — с насмешкой сказал Лорасс. — Я не знаю никакого…
— В самом деле?.. А кузен Жан Гарнье из Амбльтёва близ Арраса?
— Я его не знаю и никогда о таком не слышал.
— Ваш кузен Жан Гарнье уже приходил вчера и третьего дня повидаться, но ведь вас никогда дома нет, когда вас спрашивают.
— А вы мне ничего не сказали, негодяи! Ступайте на свои полати, скоты… завтра я с вами рассчитаюсь.
При этих словах Кажэ и Симон зловеще улыбнулись. В эту же минуту раздался стук молотка. Лорасс поспешно спрятал в сундук холстиные мешки.
— Кто там? — закричал он.
— Я, Жан Гарнье, ваш кузен.
Лорасс посмотрел на своих приказчиков. Взгляды тех как будто отвечали ему: «Ну! Разве мы обманули вас?»
После переговоров через дверь мясник решился наконец отпереть.
Жан Гарнье и Серлабу вошли.
При виде рыжей бороды того, который назвался его кузеном и при виде хитрого взгляда Серлабу Лорасс вздрогнул, но скоро успокоился при ласковых словах Жана Гарнье. Тот показал ему пергаменты, доказывающие, что он был его кузен по линии матери; а завещание дяди Лорасса окончательно уничтожило недоверчивость мясника; в этом завещании ему была отказана значительная сумма.
Кажэ и Симон незаметно исчезли, когда мясник отпирал дверь лавки.
— Что же вы так поздно, кузен? — спросил Лорасс, ставя на стол бутылку вина и три стакана.
— Боже мой! — отвечал Жан Гарнье, придавая своим словам тяжелый северный акцент, — я был уже несколько раз в эти два дня… и… так как я уезжаю завтра утром на восходе солнца… я думал, что лучше разбудить вас, чем не повидаться вовсе; тем более, что я приехал в Париж нарочно для этого.
— Какой вы славный человек!.. За ваше здоровье!
Чокаясь, Лорасс настороженно посмотрел на Серлабу. Жан Гарнье уловил этот взгляд.
— Ну, кузен Лорасс, — сказал он развязным тоном, — теперь, когда я сообщил тебе приятное известие, есть еще другое, принесенное товарищем, который указал мне дорогу к тебе.
— Каким товарищем?
— Вот этим, — отвечал Жан Гарнье, указывая на Серлабу. — Это трактирщик, у которого я остановился. Но ты увидишь…
— Что такое?
— Вот! — сказал Серлабу, ставя на стол шкатулку.
Жан Гарнье открыл ее. Шкатулка была наполнена золотом.
— Это уж не для меня ли? — спросил Лорасс и стал перебирать золотые монеты.
— А для кого же?.. Наследство нашего дяди состояло в землях; я их продал и приношу тебе твою часть, — сказал Жан Гарнье.
— О, достойный, честный человек! Кузен, может быть, ты с твоим товарищем заночуете у меня? — сказал Лорасс вне себя от радости. — В нашем добром Париже улицы не безопасны и…
— Невозможно, я еду на рассвете.
— На рассвете? Кажэ? Эй, Кажэ! Проворнее! Принеси что есть лучшего в погребе! — закричал Лорасс.
Жан Гарнье и Серлабу сделали вид, будто хотят уйти.
Мясник заставил их сесть, потом, рассердившись на своих приказчиков, которые не торопились исполнять его приказания, закричал вне себя:
— О, скоты, негодяи! Вот слуги — днем пьянствуют, а ночью спят… Я пойду сам, подождите меня, кузен. Как можно вам уйти, такому честному человеку!
Лорасс зажег другую лампу и вышел.
Дверь затворилась без шума. Было слышно, как Лорасс поет в погребе.
— Ну! Быстрее! — приказал Жан Гарнье.