Вариант «Бис». Дилогия
Шрифт:
Иван Москаленко, наш дорогой командир, умер в начале семидесятых, от сердца, среди детей и внуков. Его вдова пережила его лет на пять, и мы каждый год собирались у нее по-старому, вспомнить Ивана и остальных. Потом и она умерла, а Ивановы пацаны выросли и разъехались. Хорошие ребята, Иван мог бы ими гордиться. У меня у самого трое, уже и правнуки растут. Я живу в старой квартире на Малой Посадской, которую все не могу разучиться называть «Братьев Васильевых». В соседях на первом этаже у меня старый еврей в звании кап-два, воевавший на «Октябрине», вся квартира у него в штурвалах, рындах и прочей атрибутике, раз в день я обязательно спускаюсь к нему, и мы треплемся «за жизнь», говорим про детей, внуков, смотрим старые фотографии, обсуждаем, как встречались командами.
Сейчас встреч уже нет, только те собираются, кто остался в Ленинграде. А было здорово все-таки. Чуть не тысяча человек приходила на праздник: с детьми, с внуками, с цветами. Хоть раз в два года приезжали из других городов наши ребята, мужики, потом старики уже. Хлопали по плечам, орали, знакомили детей, пили тут же за старое. На сорокалетие даже банкетный зал сняли в «Неве», по телевизору нас показывали. Нам есть чем гордиться: фактически это наш поход уравнял шансы с их бомбой и дал закончить по-тихому. Хотя он все равно оказался ненужным, как многие великие дела, которые мы совершали в молодости…
Год назад в парикмахерской на Кировском один хмырь начал гнать, как, мол, украинцам половину флота отдали, дармоедам на готовое. Господи, меня как в лицо ударили. Клянусь, в жизни никаких галлюцинаций не было, а тут как живые наши командиры – Москаленко и Осадченко с «Чапаева», и оба на меня смотрят. Как я на него орал! Боже мой! Он что-то пытался сказать, но на меня, наверное, смотреть было жутко, так я слюной брызгал. «Сука! – кричу. – Ты, падаль, говно жрать должен наших украинцев, которые дрались, когда ты, шестерка, еще в проекте у родителей не был!» Если бы у меня было чем, я бы его прикончил на месте, ей-богу. Но он, видать, решил, что я его сейчас и голыми руками придушу, такой у меня вид был. Мужик рядом, главное, молодой совсем, лет тридцать, шагнул и у плеча моего встал. «Вали, – говорит, – отсюда, говнюк. А то я тебя через окно выкину». Того совсем перекосило, моментом. Боком вылетел, чуть не упал. А меня вдруг жаром обдало, я понял, что этот парень точно из наших, такое можно почувствовать только плечом, в бою.
Наверное, в каждом поколении есть люди, которые все держат, которые – ну, вот просто мужики, на них все. Поэтому я и не люблю, когда ругают нынешнюю молодежь, они хорошие ребята, они как мы. А что до всякой бестолочи и хамья, ну так когда их не было!
Посадил меня он на диван, у гардеробщицы валидол взял. Я хотел было отказаться, а потом понял – надо. Он сел рядом, говорит: «Не злись, он просто дурак». Мне здорово понравилось, что он меня на «ты» назвал, даже удивительно. Руку протянул.
– Иван.
– Алексей, – говорю.
– Не думай о нем, брось. Как сердце?
– Да нормально, – говорю. – Чего ему. Спасибо тебе.
– Чего там, еще козлов всяких… У меня дед как ты. За своих убить мог…
– Я убивал.
Сказал, и екнуло сразу, первый раз в жизни я сказал это.
– Да я понял… – махнул рукой. – Дед в артиллерии был, и все друзья у него такие, как ты. Он был бы рад тебе…
– Жив?
– Умер, два года назад, – мужик перекрестился: спокойно, без нарочитости.
– У меня брат был в артиллерии, погиб в сорок третьем.
– А ты где?
– На флоте. «Кронштадт».
– В самом Кронштадте?
– Крейсер.
– Вух… – он посмотрел как-то по-ново, с потрясением. – Здорово. Ну, конечно, здесь же Питер все-таки. Значит, ты всех их видел, Покрышкина, да?
– Да нет, какое там. То есть, видел, конечно, но в деле – как самолет пошел, так знаешь, что их команда. А так, в парикмахерской вместе не стриглись…
Мы посмеялись оба, кто к разговору прислушивался, поддержали. Пацан лет шестнадцати сказал: «У меня дед тоже на эсминце воевал, как вы, – посмотрел светлыми глазами. – А про „Кронштадт“ в школах проходят, только я ни одной фамилии не помню».
– Москаленко, – сказал я.
– У-у-у! – протянула тогда сидевшая напротив тетка с большой коричневой сумкой, прижатой к животу. – Понятно, за что вы его! И хорошо, а то развели тут, хохол – не человек, белорус – не русский. Да какая разница!
Ее активно поддержали, тема была не новая. Из зала выглянула мастерица, с интересом на меня посмотрела и махнула рукой Ивану. Тот встал и, подмигнув мне, прошел в зал.
Я почему все это вспомнил – в следующий раз я встретил его на днях, только год спустя. Наверное, он все же живет где-то неподалеку. Иван шел под руку с темноволосой девушкой лет двадцати пяти, оба улыбались во всю Ивановскую. Он узнал меня, приветливо махнул рукой, я махнул ему в ответ, и мы разошлись, улыбнувшись друг другу. Я не стал его задерживать, и только когда мы уже разминулись, я, остановившись, обернулся ему вслед. Старик с некрасивым косым шрамом на скуле, опирающийся на палку, – и уходящая широкая спина коротко стриженного мужика с держащейся за его руку девчонкой.
Я пережил страшную войну и сотни смертей – нужных и бессмысленных. На моих глазах был создан наш флот, со мной он вышел в океан. Я видел его расцвет и его второе рождение, когда наш флаг знал и уважал весь мир. Я дожил до его заката. Флот разгромлен и разрезан на иголки, проданный по цене металлолома, но я верю, что это еще не конец. Будут построены новые корабли, и не дай Бог им начать то, что мы надеялись закончить навсегда. Но я спокоен и счастлив. Я абсолютно, с уверенностью старика, стоящего уже близко к краю, убежден: если придется, эти ребята будут драться, как мы. Они плоть от нашей плоти. Дай им Бог всего. И ветра в спину.
Между Сциллой и Харибдой
(военные альтернативы и альтернативные войны).
Вместо послесловия
Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего…
Известно, что наука история не имеет сослагательного наклонения. Очевидно, именно потому из нее никогда не извлекают никаких уроков. Зато как-то так повелось, что учебником жизни для людей служит литература. А тот жанр литературы, в котором история прошедших времен приобретает сослагательное наклонение, мудрые критики и литературоведы отнесли к фантастике и дали ему название «альтернативной истории».