Вариант сублимации. Книга 2
Шрифт:
Пока-пока.
Е.
Р.s. И о чём рассказывала Раневская Яблочкиной?
Не претендую на Ваше внимание и Ваше время, на всё воля Ваша.
16. 0.40. А.
«На всё воля» – бога, но не моя. Из Вашего бездействия следуют только одни «охи».
То-то смотрю, Вы не очень похожи с «сестрой» (уж очень она без талии), стало быть, что называется – «сводные», если правильно понимаю. А что – «нога» (да, а Вы почему знаете, опять из-под Невидимки смотрели?): у подружки кровать высокая – в темноте промахнулся мимо стремянки, соломы с собой не захватил, потерял сознание, очнулся – гипс. Элементарно. А Ваша записка – как будто результат концерта: джаз – это громко, не всегда полифонично и память может отшибить, особенно –
Где Вас черти носят?
16. 22:50. А.
Понедельник – день тяжёлый.
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин(46).
По глубокомысленно-медицинскому эпиграфу понятно, что он взят из гениального раздела гениальных афоризмов и размышлизмов гениального полного собрания сочинений гениального людоведа и душелюба Козьмы Петровича Пруткова – директора Пробирной Палатки и генерала. Сие также означает, что в связи с прискорбным обстоятельством – временной недееспособностью Фёдора Иваныча, и некоторого неожиданного усугубления негатива в состоянии, а также по причине принятия им всяких солевых и массажных (не эротических) мероприятий (хотя конечно, уколы продуктивнее и менее вредны, чем таблетки, но и болезненнее, а Фёдор Иваныч такой человек, что ему жаль тех представительниц медицинского персонала, которые … В общем, Сухов такой человек, такой, что, и всё такое прочее. Если Вы конечно понимаете – о чём это). Поэтому, отбросив ложную скромность, должен признаться, «что мне лишь суждено свершить столь славный подвиг»(127) и представлять в письмах, хотя и временно, дорогого и – не побоюсь этого слова – уважаемого Фёдора Иваныча. Нет, сначала-то я отказывался: готовится внеочередное издание, в диалогах, как у Платона. Однако, надо признать – не критики ради, а объективности для, и было же сказано, что «переписка – это совсем не то, «когда беру в руки перо, становлюсь совсем другим человеком». Но здесь вовсе не об этом. Обратились ко мне небезызвестные товарищи с дружественного Востока, в т.ч. и бывший суховский гарем, т.е. не его гарем, а трудящийся женский персонал – как заботливо выражается Фёдор Иваныч – который он в своё время сопровождал, и который ему двусмысленно вменяет, на ночь глядя, некая Екатерина (Последняя, не Вторая) – и совершенно безосновательно.
Ну, как только стало товарищам известно о моём отказе по причине загруженности по изданию нетленного шедевра, так сразу – курьеры, курьеры, 30 тысяч одних курьеров. Что делать? Это ж – не кто-нибудь, а за Сухова хлопочут. Согласился. Вообще страсть какой отчаянный, когда разойдусь. Как было сказано: «каждому из нас задан урок, который должно выполнить до своего смертного часа».
Сократил кое-что, ибо известно, что краткость – сестра таланта, и отредактировал конечно, ближе к современному, письма Сухова, которые, в качестве ответа на полученный им сумбур упомянутой Екатерины (Последней), который (сумбур), говоря честно, но откровенно, несколько огорчил Фёдора Иваныча, потому как Фёдор Иваныч такой человек, и всё такое прочее, что ему и за державу обидно, но и «понимает, что к чему, – (Катя) нравится ему»(128), как пелось в одной строевой песенке «времён Очакова и покоренья Крыма» (А.С.Грибоедов. «Горе от ума»).
* * *
Мадригал. Что за прелесть эта Катя!
Что за прелесть была Катя.
Но где они – «женщины в русских селеньях»,
Чтоб Лизе – омут был по колено,
Чтоб Анне – под поезд было решиться?
Или пропало то поколение
И время страстей и поступков безбашенных?
Да, мир изменился, но – вот совпадение -
Всё то же – с девчонками этими нашими:
Только подумаешь – к ним на колени,
Они тебе в то же мгновение:
– Лучше стоя, чем на коленях -
То Долорес ещё говорила.
Мужики ей тоже не сразу, сдавались,
Но руки потом поднимали, стесняясь.
И ей ничего уж не оставалось,
Как рядом прилечь, им отдаваясь.
(Из сборника мадригалов Армянского радио).
Ps. Раневская – Яблочкиной рассказывала этот мадригал, и та ужаснулась: – Это же только под наркозом.
17.02
17. 23:57. Е.
Что с ногой? Где Вы? Ответили бы по-человечески, без мадригалов. Пожалуйста.
18 фев. в 7:20. А.
Отвечаю. Без мадригалов. Это всё Прутков с Армянским радио. Сам же – прозаик до мозга костей. Кстати, о костях: как говорится – до развода срастутся, не в энтом дело, главное, чтобы человек был хороший, на своём месте и вовремя. А поскольку бывает, место красит человека, если тот (или та) не смотрит, то надо обязательно попробовать – окрашено или нет. Вот Вы: смотрите, куда присаживаетесь, чтобы не было мучительно больно за прилипшее платье? А всё-таки, как Вы думаете: что с Вами – не излечено или неизлечимо? Это ведь две ба-а-а-льшие разницы. Если – первое, Вам – к «сестре», если второе – … к кому? Если девушка просит, то потороплю Пруткова с его приложением.
Сухов.
Ps. Всё будет хорошо. Или плохо. Как говорил Швейк: – Одно из двух…
Сухову Фёдору Иванычу.
18. 22:05. Е.
Здравствуйте, милый друг, Фёдор Иваныч! Пишет Вам Ваша Катерина Матвевна, из милой Вашему сердцу родной стороны.
Уж так давно Вы не посещали наши края, что и не могу представить себе обличие Ваше. Как лягу почивать, обниму подушку и всё представляю Вас рядом. И приходите Вы ко мне в таких разных видах: то в виде морского пирата с чёрной повязкой, то профессором электротехники, принимающим экзамен у студентов, то огородником, поливающим капусту и пропалывающим её же двумя руками – и правой и левой, то Джоном Сильвером на деревянной ноге, то решателем задач по электросхемам, то, поющим громко песню на остановке или в электричке – певцом, то писателем, то пикапером, с сетями электронными, то читателем, то пижоном в брюках вельветовых, в кепке с кокардой и в новом ремне с пряжкой кастет. И так у меня всё это перемешается в голове от Вашего собирательного образа. Закрою я покрепче глаза да и усну.
Да, ещё, дорогой Фёдор Иваныч, никак я в толк не возьму, что Вы мне пишете в своих письмах, что хотите сказать или, наоборот, намекнуть, догадайся, мол, сама, дорогуша моя. Наверное забыли Вы уже за давностию нашей разлуки, что и Платона я не знаю, и Людовика, и Яблочкину.
И никакие имена не муссирую я, милый Вы мой, а только беспокоюсь я о Вас, как бы Вы не ухудшили свою налаженную жизнь «сгоряча или невзначай». И очень ведь я толковая, понимаю, что мужик устроен по-другому «физиологически», поэтому ему можно простить и Гюльчатай и другую, более подходящую, т.е. православную, раз правоверными брезгуете.
Только бы не забывали свою Катерину Матвевну, писали бы ей почаще, она бы и рада – радёшенька. Да и знала бы она, что душа-то Ваша рвётся в мою деревню, как журавль – в небо. Хоть Вы и не Шаляпин, да на что мне Шаляпин-то? Вот какой Вы стали чудак, видно напекло Вам там голову-то в песках.
И написали бы мне, что Вы сейчас читаете, какие фильмы смотрите. Не всё ведь с «группой товарищей» развлекаетесь.
И написали бы мне, как Ваше здоровье, уж который раз спрашиваю, а нет от Вас ответа. Что же с глазом Вашим? или от «солнышка в нём бело»? и что с ногой все-таки? как я поняла, сняли гипс. И что? Отекает? Болит?
Побыстрее выздоравливайте, Фёдор Иваныч, «докончу в следующий раз». Ваша Катерина Матвевна.
Добрый вечер, весёлая минутка.
18. 22:29. А.
Госпожа удача? Или иначе?
С Фёдором Иванычем посовещались. А нога всё выздоравливает и выздоравливает. Вы же уже ж со всеми праздниками как будто проздравили и даже с Новым годом «дураком» обозвали, когда «протрезвели». Разве Ваша программа-максимум не выполнена?
Сонька вот учуяла Ваш иезуитский совет и с подоконника – на стол, со стола – на травмированную ногу, а гипс уже снят. Одеяло смягчило удар, но было больно – ещё и от неожиданности. Не орал, как армянин, но прокомментировал не литературно. Вот женский персонал – не знаешь чего и когда ожидать, и всё равно неожиданно (потому Марк Твен и сказал: когда чего-то очень ждёшь, и оно, наконец, приходит, то всегда кажется неожиданным).