Вариант

Бородин Леонид Иванович

– Что ты говоришь, Андрюша!
– крикнул Вадим так громко, что оглянулась проходящая мимо женщина с пучками моркови в сетке.
– А разум!

– Разум?
– вдруг обрадовался Андрей, словно ждал этого вопроса. Разум - это шестое чувство самосохранения. У кошки их пять, у волка пять, а у человека шесть. То, что ты называешь разумом, развилось в человеке в связи с выпадом его из общей системы природы, где достаточно пяти чувств. Гипертрофия этого шестого чувства породила так называемую интеллектуальную жизнь, как обжорство порождает жировые наслоения.

Жирному тепло, но он может и задохнуться от жира. Так и человек! Да! Именно так! Разум сохраняет жизнь и губит ее! Булка хлеба и атомная бомба - продукт хитрости-разума! Кошка не контролирует свое мурлыканье, оно непроизвольно. Творчестно человека - тоже! Спроси меня еще, что такое искусство, и я отошлю тебя к твоей кошке, которая играет с мышью, когда сытая! Хочешь формулировочку? Искусство - это...

– Не надо, Андрей!

– Надо! Боишься! А может быть, я говорю тебе ту единственную правду, которую человек не только боится, но и не хочет знать! О чем я? А! На-ка, проглоти! Искусство - это побочная функция нормально функционирующего живого организма! Каково! Эта функция присуща всем живым существам в соответствии со степенью их развития!

– А поэты, умирающие от чахотки!

Вадим покраснел от волнения.

– Например, кто?
– злорадно спросил Андрей.

Вадим растерялся.

– Чахоточники и язвенники, Вадик, занимаются политикой, самым гнусным вариантом мурлыканья! Или тебе еще рассказать про комплекс неполноценности, чтобы ты не вспомнил про слепого Гомера и горбатого Эзопа! Человечество живет по тем же законам взаимопожира-ния и самовыживания, что и весь мир, идея же Бога, как и все прочие идеи - это опыты коллективного самоконтроля, попытки регулирования взаимопожирания!

Сигарета сама догорела в его руке, он еще попытался затянуться, но обжег пальцы, отшвырнул окурок. Он упал к ногам мороженщицы, она что-то закричала им обоим. Вадим поспешно затянул Андрея за угол, там они свернули в арку большого дома, вышли во двор, остановились. Во дворе никого не было.

Андрей успокоился, снова стал самим собой, в глазах погасла лихорадочность, движения стали сдержанными, лицо застыло в привычной маске твердости и уверенности. Таким знал его Вадим. Почти таким. Что-то новое появилось в глазах "командора". Новое было тревожным. Не добрым. Иначе не приковывало бы взгляда...

– Понимаешь, Вадик, - уже спокойно сказал Андрей, - я не вижу аргументов против того, что наговорил тебе. Хотел послушать тебя, а разболтался сам... Этот разговор был не нужен вовсе.

Вадим ответил ему с грустной уверенностью:

– У тебя что-то случилось. Серьезное? Не хочешь говорить, не нужно. Только... если это то, что я думаю...

– Ну, - разрешил Андрей.

– Ты остался один...? Я имею в виду твой вариант...

– Нет, я не один, - сказал Андрей, и тон означал, что тема исчерпана.
– Я уезжаю. Надолго. Кое-кто из наших, возможно, тоже уедет. Постарайся с ними не встречаться. Так надо.

Вадим робко спросил:

– Чем-нибудь я могу...

помочь тебе?

Андрей помолчал.

– Можешь. Новый телефон Ольги у тебя есть?

Вадим торопливо рылся в записной книжке.

– Есть. Записывай.

– Говори.

Вадим вспомнил, что Андрей никогда не записывал телефоны. Это была часть его системы.

Оба они расстались с предчувствием, что виделись последний раз.

Минут пятнадцать стоял Андрей у телефонной будки, пропустил очередь раз пять. Затем вошел. Набрал номер. Телефон Ольги был занят. Он повесил трубку и пошел прочь.

3. Телефоны

Прошло пять дней. На шестой вечером в квартире Константина зазвонил телефон. Сначала его никто не услышал, так было шумно. Потом девица в голубом платье пропищала:

– Костик, да телефон же!

Константин вышел в коридор. Снял трубку. Вяло ответил.

– Костя, это я, привет!

– Коля?

Обрадованный, что узнан, Коля захихикал.

– У тебя ничего?

– Ничего, - ответил Константин.

– У меня тоже... всё тихо.

Коля покашлял в трубку. Разговор не клеился.

– Знаешь, я сидел, сидел в своей комнате, что-то тошно стало.

– Откуда звонишь?

– Из будки. На углу которая. Я тебе помешал?

– Да нет...

Коля усиленно сопел в трубку.

– Слушай, Кость, если я спрошу, ответишь честно?

– Спрашивай, - сказал Константин, вздохнув.

– Ты... это... ну... ведь презираешь меня? Да?

– Чего?
– изумился Константин.

– Ты не отпирайся, Костя! Я знаю! И вообще, это правильно...

Константин закричал в трубку:

– Ты чего там мелешь! Выпил?

– Нет! Честное слово, нет!
– заоправдывался Коля.
– Ты только подожди, не бросай трубку, я хочу сказать, поговорить... по-другому-то ведь не получится, по телефону только... А я не выпивал, честное слово! Мне нельзя выпивать, у меня язва двенадцатиперстной кишки... Спирт только можно немного. А где его возьмешь... Дорогой... А вина нельзя, сразу кишки резать начинает... и острого ничего нельзя... огуречный рассол, например, вкуснятина, а нельзя.

Коля тараторил.

– У тебя язва?
– рассеянно спросил Константин.
– Я не знал...

Наверное, никто не знал.

– Слушай, Костя, - продолжал Коля торопливо, словно боялся, что не успеет сказать, что его не дослушают...
– Знаешь, я думал, что не люблю тебя! Правда! Я так думал! А вот сегодня сидел и понял, что я просто завидовал, как самый последний подонок завидовал... Я тебе всё скажу, понимаешь, мне надо сказать... Помнишь, юбилей наш отмечали, ты колбасы принес, я такой в жись не видел... сервилат называется. У меня потом всю ночь кишка болела, я еще выпил тогда... за юбилей... И я тебе завидовал... У тебя костюмы всякие... и я тоже завидовал. Я когда один, учился говорить, как ты, ну так, с юмором, у меня ничего не получалось, и я тоже завидовал... Ты этого не знал, но ты презирал меня... и правильно! Я подонок... был...