Варшавка
Шрифт:
Жилин уловил нарастание этой высотной, самоотрицающей ярости контратакующих и слом засевших в траншеях немцев. Ни он, ни другие участвующие в жестоких боях люди, пожалуй, никогда не скажут, по каким признакам они улавливали этот взлет и этот слом — те неосязаемы н быстротечны, но они улавливали. Иные по многу раз. Уловив это состояние, Жилин сам зарядился этой общей волей. И когда из наших траншей выскочили обращаемые в бегство немцы, он сразу выстрелил и свалил первого же. Трассирующих пуль он не применял — знал, что примерно то же яростно-парящее состояние овладело и другими и потому они и без его команды-целеуказания
Стрелян, Жилин все время, боковым зрением наблюдал и за своей траншеей, и за пленным, который так н лежал возле воронки, не двигаясь и даже не шевелясь. "Убили, должно быть", — равнодушно подумал он: сейчас его волновал не этот одинокий, со связанными руками и ногами, с белым кляпом во рту, наверняка, пожилой боец, может быть, отец семейства. Его волновала вся оборона в целом, все дело, которому служил и тот, одинокий на ничейке, и Жилин, и все остальные. Все они, каждый в отдельности и все вместе взятые, были важны только в соотношении с общим делом.
И не только осматривая с обыкновенной земной высотки это общее дело — отражение разведки боем, но и со своей внутренней высоты, со своего перевала — Жилин понял и другое; противник сломлен, вскоре будет добит, а разгоряченные контратакой бойцы — деятельные, неукротимые, отрешенные от самих себя — наверняка останутся в траншеях, чтобы сразу исправить все, что испортил налет противника в их уже обжитом и теперь, после передряг, даже любимом доме — траншее.
Но сделать это без вмешательства комбата они не сделают. Комбат следит за их действиями и за всем окружающим. Зная его вроде бы и вялую, но увлекающуюся натуру, Жилин сразу представил себе, как Лысов не выдержит и прибежит в траншеи, чтобы самому убедиться и в потерях, и в разрушениях, и сам начнет распоряжаться, увлечется, и тут-то наверняка на них обрушатся огневые налеты противника. Он не дурак, этот противник, он тоже понимает, что к чему. И вот тогда-то победа, настоящая победа, может обернуться и поражением, и гибелью многих, в том числе и комбата. А этого Жилин допустить не мог.
Одно дело — начало боя. Тогда Жилин понимал, что здесь он сделает больше, чем если он окажется возле комбата. Он сознавал свою правоту. Но сейчас, когда он уже сделал свое, важное для всех дело, теперь он нужен возле комбата. " — Засядько! Дай свой винторез, бери мой! А я — к комбату.
Он ворвался в штаб батальона как раз в тот момент, когда адъютант старший доложил командиру полка об обстановке и смерти комбата, и потому жилинский вопрос: "Где комбат?" — вызвал по-своему справедливый гнев.
— Я у тебя спрашиваю — где комбат?! Где ты шлялся?! Отсиживался?!
Жилин слышал и не такие крики и не раз стоял перед направленным на него пистолетом — в окружениях, да и в бою всякое бывало… Криком его не возьмешь. Да и внутренняя его правота не позволяла ему сгибаться. Он тоже заорал:
Где был — там нету! Где комбат??
Адъютант старший, который знал о ходе боя лишь по звонкам из рот, конечно, не видел, как действовали снайперы, но он помнил, что Лысов просил у него сопровождающего, взял его автомат… Значит, Лысов наверняка знал, где Жилин и что он делает. Да н прошлая, спокойная жизнь батальона, ежедневные выходы жилинского отделения на снайперскую охоту тоже сказали свое, и адъютант старшин обмяк.
— Убили комбата.
Жилин сглотнул воздух — все навалилось с такой силой, что он сразу слетел со своей внутренней высоты, но в этом беспорядочном полете, словно по инерции, успел сказать:
— Слушай, старшой, ребят из траншей надо вывести… налет будет… костей…
Больше говорить он не смог — горло перехватил спазм. Он пытался сглотнуть, отчего по землянке прокатились гулкие, булькающие звуки, и молчаливый телефонист почти с ужасом взглянул на Жилина.
Костя справился с собой и, не замечая своих слез, стал ругаться… Выскочив из штаба, он бегом, не пригибаясь, побежал к переднему краю.
Глава седьмая
До крайней, девятой роты замполит Кривоножко так и не добежал. Обстановка менялась стремительно, и он уже пробивающимся военным чутьем и, главное, натренированным в предыдущих боях умом понял, что место его — в восьмой роте.
И здесь, в деле, он сразу почувствовал себя спокойней и собранней, особенно потому, что командир восьмой роты — человек тихий, хозяйственный и вполне примирившийся со своим положением не слишком удавшегося командира, — хоть и выполнил приказ — он всегда выполнял любые приказы безропотно — уже стал собирать контратакующую группу, — все-таки явно колебался. И, пожалуй, не мог не колебаться: в случае неудачи с пего обязательно спросят за то, что он, выполняя приказ комбата, оголил участок своей роты. Вечное положение командира — между приказом вышестоящего командира и действиями противника.
Кривоножко достаточно хорошо знал ротного и, злясь на него, все-таки понимал.
Поэтому, не добежав до девятой роты, он, в сущности, превысил своп полномочия — решил перегруппировать силы. Из землянки восьмой роты он позвонил в девятую и приказал растянуться влево, на юг, перекрыть опустевшие траншеи восьмой. Это, в сущности, еще могло входить в круг его обязанностей, определенных приказом Лысова.
Но он пошел и дальше. Позвонил командиру поддерживающей противотанковой батареи и приказал выдвинуть всех свободных батарейцев вперед, чтобы прикрыть и свои огневые и поддержать девятую роту.
Командир батареи попытался было возражать — ведь его батарея не придана батальону, а только поддерживает его, и формально он может и не подчиняться приказам Кривоножко. Наверное, в другое время комиссар Кривоножко или комбат Кривоножко заорал бы, обругал, но замполит Кривоножко поступил иначе.
— Слушайте, товарищ старший лейтенант Зобов, я передаю приказ при свидетелях. Вы сами понимаете, что будет, если противник прорвется… Вот и действуйте.
И командир батареи Зобов, чертыхаясь, выполнил приказ, а Кривоножко помчался к контратакующей группе — как замполит он обязан быть именно там, чтобы в случае нужды возглавить контратаку.
Однако, в отличие от капитана Лысова, он совершенно не думал о том, как он будет выглядеть в этой передряге. Его волновал батальон — ведь будучи комиссаром, он всегда думал именно о батальоне. И он понял, что возглавлять контратаку ему не стоит: бежать впереди контратакующих по траншеям — значит не возглавлять, а отрываться от людей: ни он ничего не увидит, ни люди не увидят его личного примера. И он сделал то, что подсказывал ему комиссарский опыт:
— Коммунистов и комсомольцев ко мне!