Варяги. Славяне. Русские
Шрифт:
«Несколько позже, чем в центральных и южных районах страны, в VII в., а главным образом в VIII в. н. э., славянские поселения, в том числе и небольшие круглые города, появляются также и на севере Польши…
В VIII–IX вв. на всей территории Польши появляются более крупные городища…» [104, с. 126].
(При помощи словесной эквилибристики маскируется факт «белого пятна» в польской археологии. Тем не менее видна ясная картина постепенного роста населения в VII–VIII вв., уже славянского, по всей территории страны, восстановление демографической ситуации к IX в.).
Массовое вымирание балтского населения обезлюдило огромные территории в Восточной и Центральной Европе и сделало славянскую экспансию делом быстрым и несложным. Эта версия хорошо объясняет стремительность появления славян в Псковской и Новгородской земле — уже в начале VII в. — и особенности антропологического облика восточнославянских поселенцев. Потомки новгородских
В XVII в. в Новгороде была создана летописная повесть на основе как книжных источников, так и местных преданий. Называется она «О истории, что о начале Русской земли и создании Новгорода и откуда происходит род словенских князей, а в иных хронографах эта повесть не обретается». Начальные страницы этой любопытной повести цитирует Б.А. Рыбаков в своей монографии «Язычество Древней Руси» (с. 259), где рассказывается о культе Ящера у новгородцев, мне же интереснее показалась следующая страница повести.
«По малом же времени пришел на землю Словенскую праведный гнев Божий, умерли бесчисленно во всех городах и весях, так что некому и погребать мертвых. Оставшиеся же люди из-за запустения бежали из городов в дальние страны: одни на Белые воды, что ныне зовется Белоозеро, другие на озере Тинном, и назвались весь, другие же снова на Дунай к прежним родам своим в старожитные страны вернулись. Великий же Словенск и Руса опустели до конца на много лет, так что дикие звери обитали и плодились в них.
По некотором же времени опять пришли с Дуная словене, взяли скифов и болгар с собой и начали снова грады те населять. И пришли на них угры белые, и разбили их до конца, и привели Словенскую землю в конечное запустение. Через многое же время того запустения услышали скифские жители, беглецы словенские о земле прадедов своих, что лежит пуста и никем не бережена, и о том пожалели весьма и начали мыслить, как бы им унаследовать землю отцов своих, и снова пошли с Дуная множество их бес числа, с ними же скифы и болгары и иностранцы пошли на землю Словенскую и Русскую, и сели снова у озера Илмеря, и обновили град на новом месте, от старого Словенска по Волхову поприще и больше, и назвали Новгород Великий, и поставили старейшину-князя от рода своего именем Гостомысл.
Также и Русу поставили на старом месте, и иные грады многие обновили, и разошлись каждый с родом своим по широте земли: одни сели в полях и назвались поляне, то есть поляки, другие же мазовшане, те же жмутяне, те бужане, по реке Бугу, те дреговичи, те кривичи, то есть смоляне, те чудь, иные же меря, то есть ростовцы, иные древляне, иные морава, сербы, болгары. Иные же северяне, иные лопь, иные же мордва, иные мурома, а иные же различными именами прозвались» [25, с. 310–311].
Неудивительно, что рассказ этот не останавливал внимания исследователей. Изложение в повести оставляет впечатление неправдоподобия и сумбурности — «семь верст — до небес, и все лесом». Факты перепутаны, перемешаны, переставлены. Тем не менее отталкивание по большей части идет от реальных событий. Упоминается грандиозная эпидемия, от которой вымерло так много народу, что многие местности запустели, а на территории городов (городищ?) обитали дикие звери. Остатки населения, видимо, реально бежали на юг «к скифам», с беглецами можно археологически связать так называемые колочинские древности. По прошествии же времени славяне узнали о пустой земле и решили ее заселить. С ними пошли «скифы и болгары и иностранцы». Это, вероятно, глухое воспоминание о смешанном первоначальном составе славянства, о Паннонии, в которой обитали «скифы». Под «иностранцами», возможно, следует понимать кельтов и германцев, смешавшихся со славянами. Запустевшая земля названа «землей прадедов», потому что перед заселением славяне еще помнили о своей общей с балтами и иллирийцами прародине — «Нурской земле».
Из анализа приведенного отрывка можно сделать очень интересный вывод: в те времена, когда был мор, и в последующие времена заселения славянами опустевших земель балты не ощущались славянами как отдельный народ. Славяне помнили тогда еще о едином своем с балтами корне, поэтому мор в повести описан как пришедший на «землю Словенскую», а опустевшая земля воспринимается как «земля прадедов», на которую славяне имеют все права наследства. Скорее всего, в VI–VII вв. славяне считали себя и балтов одним народом. Представление об этом единстве начало, вероятно, исчезать где-то в VIII в., когда опустевшие земли были заселены, численный рост пришельцев сопровождался формированием славянских союзов племен и началом формирования этносов. Славяне соседями своими видели в массе славян же, поэтому балты начали восприниматься как соседи, принадлежащие к другим — неславянским — народам. Тем более что балтов осталось немного, и далеко не все славяне с ними граничили. Окончательно о родстве было забыто в IX в. с обеих сторон. Но и в XVIII в. М.В. Ломоносов причислял балтов к славянам, в XIX в. Н.М. Карамзин балтов называл латышами, и, по его мнению, происходили они от славян, готов и финнов [87, с. 44], даже в середине XIX в. А.С. Хомяков причислял пруссов к славянам [182, с. 113].
Продолжим анализ приведенного отрывка новгородской повести. Отмечу хронологическую путаницу: начало славянской колонизации Новгородско-Псковской земли совмещено с основанием Новгорода и с правлением Гостомысла. Еще одна путаница связана с забвением реального хода событий в деталях. Согласно повести, славяне дважды населяли опустевшую землю: в первый раз их изгнали «угры белые». Скорее всего, здесь мы имеем отдаленное эхо воспоминаний о том, что предки славян (в том числе кельты-бойи) были изгнаны из места своего поселения и впоследствии туда вернулись (в Паннонию). Но, повторю, реальные детали событий забылись, народом, изгнавшим славян, выступают венгры (угры), которые пришли в Паннонию на много веков позднее. Часть славян, не желавших жить под венграми, покинула Паннонию и ушла в славянские земли (есть археологические подтверждения [30, с. 386–390]) — отсюда осталась память об изгнании славян «уграми белыми». С течением веков этот факт присоединился к истории славянской колонизации, и получилась громоздкая версия о двух пришествиях славян на «землю прадедов».
Наконец, последний абзац сказания, где даются самые странные сведения, т. е. при перечислении славянских племен в числе прочих названы «жмутяне» (жмудь, жемайты) — западные литовцы, а также «чудь», «меря», «лопь», «мордва», «мурома» — народы финские.
По этому поводу следует вспомнить общеизвестный факт, что в Восточной Европе индоевропейцы и финно-угры жили чересполосно во многих местах, в том числе на территории Новогородско-Псковской земли, и эта ситуация существовала с бронзового века, т. е. в течение тысячелетий. При этом, вне всякого сомнения, происходила индоевропеизация финно-угров и противоположный процесс превращения индоевропейцев в финно-угров, не говоря уж о практике обычных межплеменных семейно-брачных отношений. В зонах этнических контактов у балтов издавна должны были бытовать представления, что финно-угры не чужой им народ. От остатков балтского населения такие представления могли попасть и к славянам. Это — во-первых. Во-вторых, вспомним, что остатки населения, спасаясь от мора, бежали из родных мест. Бежали они не только на юг — на Дунай, и повесть прямо указывает, что бегство было «на Белые воды», на «озеро Тинное». В связи с этим вспомним то, что ранее здесь нами выявлено о локализации Беловодья на Валдайской возвышенности, и о местообитании балтского народа голядь — они вполне могли быть в значительной степени потомками беглецов-балтов от опустошительной чумы. Сведения о таком бегстве новгородские книжники спустя века приняли за бегство на известное им Белоозеро, т. к. Беловодье (Авалон, Альбанское озеро и др.) отошло в область мифов и легенд.
Давно доказано, что названия финно-угорских народов: мордва, мурома, мари, удмурты, — индоевропейского происхождения. О названии народа весь версия приводилась выше.
Но откуда такое название — чудь?
«…Можно высказать предположение, что название древнего племени чудь (по крайней мере в Заволочье — чухари, чукча, чуча) связано с обозначением глухаря в саамских и некоторых других языках территории Севера» [4, с. 199]. С такой версией согласиться нельзя, ибо придется признать, что сначала русские познакомились с чудью, а потом, от значительно более северных соседей, усвоили название. Так не бывает. Как минимум в таком случае было бы еще одно название для этого народа. И откуда в русский язык проникли, если исходить из вышеприведенной версии, производные от «чудь» слова: «чухарь», «чухна» — в значении «отсталый, дикий, бестолковый человек»? От себя добавлю к приведенному списку такие полужаргонные слова: «чухан», «расчухать», «чухнуть». Все это следы очень широкого контакта древнерусского населения с чудью, которая находилась на гораздо более низком уровне культурного развития по сравнению с пришлым славянским населением.
Я полагаю, что слово «чудь» — искаженное индоевропейское название. Снова вспомним, что белорусов и сейчас называют гуды. Это название, как сказано выше, несомненно, родственно слову «суды» («Судеты»). Звуки «с» и «ч» — легко перейдут друг в друга при иноязычной передаче. В таком случае чудь — искаженное балтское суд («шуд»?), и можно предположить, что финно-угорская чудь — балты, сменившие свой язык на язык соседей.
Такое объяснение можно предложить для странного перечня народов, якобы родственных славянам, в новгородской повести. Когда-то они говорили на языках, родственных балто-славянскому. Только включение в список народа лопь вызывает недоумение. Может быть, ошибка. [7 — А может быть, и не ошибка. В I тыс. н. э. лапландцы (лопь) заселяли почти всю Финляндию. Какие-то группы балтов в VI в. вполне могли бежать на север и смешаться с «лопью».]