Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
Когда Павлика уложили, Васёк вдруг вспомнил:
– Да! А почему вы нас не искали, не пришли к нам, не дали о себе знать! Ведь Митя с горя заболел совсем, да и мы тоже.
– Как – не искали? Мы всю станцию исходили, спрашивали… Нам сказали, что вы все уехали. Сели в поезд и уехали.
– Да ведь это не мы! Это Сергей Николаевич с нашими ребятами. Ведь они ещё при вас тогда на легковую садились. Ещё там Белкин был, Надя Глушкова, все девочки!
– Да, да! А мы думали, что вы их догнали и все вместе уехали…
– Нет, как же услышать… Да он, верно, на фронте теперь.
За окном послышался шум. Залаяла собака, загудели машины; из темноты блеснули фары, по улице забегали огоньки, послышались голоса. Нюра схватила со стола лампу и поставила её на печь. Из-за перегородки вышла босая девочка лет десяти. За ней волочилось серое байковое одеяло. Не обращая внимания на мальчиков, она закуталась в него и села на скамейку, подобрав под себя ноги.
Валя села с ней рядом, обняла её за плечи:
– Мама придёт – не бойся.
Девочка молча, с беспокойством в глазах, глядела на дверь.
По селу мчались мотоциклисты, под окнами пробегали солдаты.
– Лида, я за тётю Ульяну боюсь… Может, выйти поглядеть? – сказала Нюра Синицына.
– Не надо. Подождём ещё.
Валя тихо говорила что-то девочке в байковом одеяле. Та слушала её, не отвечая и не сводя глаз с двери.
– Маруся, дочка тёти Ульяны… За маму свою боится, – шепнула Ваську Лида.
– А куда она пошла?
Лида прижалась губами к его уху:
– В лес…
Спустя полчаса, когда шум в селе затих, девочка на скамейке вдруг подняла голову и радостно улыбнулась:
– Мама!
В хату поспешно вошла Ульяна. Она неровно дышала; стёганка на её груди расстегнулась, платок, повязанный двумя концами под розовым подбородком, съехал на затылок.
– Що, попугались, диты?
Она накинула на двери крючок, сунула Нюре какую-то сумку, сбросила с себя стёганку и, увидев ребят, строго спросила:
– А то чьи хлопцы?
– Это свои… наши! – поспешили объяснить девочки.
– Нас Матвеич послал, – сказал Васёк.
– Матвеич? – Мирониха всплеснула руками; красивое лицо её, румяное от ночного ветра, побелело, губы мелко-мелко задрожали. – Боже ж ты мий! Боже ж мий! – Она медленно подошла к Ваську, со страхом оглянулась на свою дочку: – Доню моя… Может, про батька своего сейчас прослышим?
Девочка посмотрела на Васька:
– Живой он?
Васёк отошёл в угол, расстегнул ворот, вытащил толстый пакет. Мирониха с трепетом взяла его, осторожно надорвала края, не переставая шептать:
– Боже мий, боже мий…
В конверте была пачка бумаг и письмо. Мирониха спрятала бумаги на грудь, поднесла к лампе письмо и громко прочитала:
– «Милая жена моя Ульяна! Дорогие мои дети…»
Мирониха заплакала, прислонясь лбом к печке и прижимая к груди письмо.
– Живой! – радостно сказала девочка, оглядываясь на встревоженные лица ребят. – Это она от радости плачет! Папка живой? – Она вдруг разговорилась. – Наш папка не помрёт! У него сила большая! Он здоровый – он может сразу десять фашистов уложить!
– Та молчи! – прикрикнула на неё Ульяна.
Она уже не плакала, а дочитывала письмо, разглядывая его при свете лампы со всех сторон. Потом, вытерев кончиком платка мокрые щёки, облегчённо вздохнула, положила в пакет письмо и вышла за перегородку.
– Собирайте на стол, девчата, – послышался её голос.
Нюра и Лида вытащили из печи кулеш, поставили миски, нарезали хлеб. Мирониха вышла, подсела к столу:
– Угощайтесь, гости дорогие, чем есть! Небогато теперь у нас. Живём по пословице: «Казала Настя, як удастся».
Мальчики вдруг почувствовали отчаянный голод и набросились на еду. Девочки угощали их и расспрашивали про Мазина, Русакова, Сашу, Севу… Передавали поклоны.
Ульяна тоже спрашивала – про Матвеича, про то, что делается в колхозе, как живут там при фашистах люди. Спрашивая, она часто смотрела в угол на ходики и морщила лоб – видно, думала своё, другое…
Одинцов вдруг что-то вспомнил, вытащил из кармана Нюрины стихи и с чувством прочёл:
Зелёненький поезд сюда нас привёз…Девочки удивились:
– Откуда это у вас?
– Хлопцы принесли.
Нюра покраснела:
– Ой, это, наверно, кто-нибудь мою тетрадку по дороге нашёл! Она из корзинки выпала… Я и видела, но не до неё тогда было…
– А мы так обрадовались! – с жаром сказал Одинцов, пряча бумажку. И как будто невзначай добавил: – Хорошо ты стала писать! Мысли хорошие!
После ужина Валя убрала посуду. Мирониха вздохнула, поглядела в окно:
– Ну, хлопцы, накормила я вас чем могла, а оставаться вам тут нельзя – того гляди, эсэсовцы по хатам забегают. Прицепятся: кто такие, – беда будет! Хоть и жалко мне вас, а надо вам потемну из села выйти. Матвеичу скажете: живы, здоровы, а что надо – пускай присылает. – Она встала, накинула стёганку, повязала платок. – Пойдёмте, голубчики мои, провожу… Опасно вам одним идти, ещё на патруль наскочите.
Девочки умоляюще взглянули на Мирониху. У Лиды блестели в глазах слёзы.
– Мы и не повидались совсем, – тихо шепнула она Ваську. – Когда теперь придёте?
Валя и Нюра тоже загрустили. Одинцов вдруг с жаром стал доказывать Миронихе, что ей не к чему их провожать, что они дорогу заметили и найдут сами.
– Вам нельзя, вы ещё скорей нас попадётесь. Мы где ползком проползём, где за кустом спрячемся, а вы уже старая всё-таки! – горячо сказал он.
– Старая? – Мирониха засмеялась, на красивом лице её блеснули ровные белые зубы.