Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
– Ну, ну, – заторопились родители, наскоро обнимая детей, – бегите, бегите!
Чёрный массивный паровоз, тяжело ворочая колёсами, подошёл к перрону.
За ним потянулись новенькие свежезеленые вагоны.
Началась посадка.
Через полчаса платформа вокзала опустела.
Поезд медленно отходил.
Из всех окон высовывались сияющие, взволнованные лица ребят.
– Мама, подойди сюда! Мамочка! – кричала Лида, посылая воздушные поцелуи.
– Лидок, не высовывайся, дорогуша…
– Папка, пиши, слышишь? – кричал через головы товарищей Васёк шагавшему рядом с поездом отцу.
– Петя,
– Сергей Николаевич, вы уж за нашей Нюрочкой последите, пожалуйста, – обмахиваясь платком, бежал за поездом отец Синицыной.
– Мама, не скучай, мама! – просил Сева Малютин.
– Валерка, до свиданья, расти большой… Маму слушайся! – кричал Саша.
– Бабушка, не беги! – грозил из окна Одинцов.
– Коленька! Да… ах, батюшки, пирожки-то остались!
– Мама, будь здорова… Не плачь, ну, мама… Эх, жизнь! – отходя от окна, махнул рукой Мазин.
Паровоз круто завернул и дал полный ход.
– До свиданья, до свиданья!
Замахали платки, панамы, галстуки.
На вокзале остались осиротевшие родители.
– Ведь вот, как они дома – и ругаем мы их, и надоедают они нам, а как оторвутся куда – так и сердце за ними рвётся, – смеясь и плача, говорила чья-то мама.
– Да уж это вы, женщины, чувствительный народ, – шумно сморкаясь, говорил чей-то папа. – А в общем, в чём дело? Великолепная экскурсия, с вожатым, с учителем, все условия – о чём же тут слёзы лить?
– Верно, верно! – соглашались с ним родители. – А всё-таки трудно расставаться.
– Ну, кому куда? Кто со мной по пути? Дальние проводы – лишние слёзы. Эдак и заночевать на вокзале можно! – шутил Павел Васильевич. – Пошли, пошли, товарищи родители!
Глава 40
Украина! Украина!
Свежий ночной ветер врывался в открытые окна вагонов. Он шевелил рыжий чуб спящего Васька; обвевал прохладой спокойное лицо Мазина с упрямой нижней губой и по-детски пухлыми щёками; трогал длинные ресницы Пети Русакова, разметавшегося на нижней полке; гладил доброе, озабоченное лицо Саши, заснувшего с мыслью о матери; трепал светлые волосы Одинцова и заглядывал в бледное лицо Малютина, а потом, шаловливо перебегая в соседнее купе, начинал трепать выбившиеся прядки волос в чёрных косичках Лиды Зориной, пробегал по разрумянившемуся во сне лицу Синицыной и по серьёзному личику Вали Степановой, сложившей под щекой ладони…
Ребята крепко спали, утомлённые сборами и прощанием с родными. А поезд мчался в темноту ночи; чёрный блестящий паровоз по-хозяйски отстукивал километры, увлекая за собой длинную цепь вагонов.
В отдельном купе так же спокойно, как ребята, спал старик – отец учителя. Сергей Николаевич стоял у раскрытого окна. Митя, свесив голову с верхней полки, смотрел на учителя.
– Вы знаете, Митя, это изумительное чувство – ощущение своей Родины! Эта непостижимая любовь человека к своей земле! И как это хорошо, взволнованно звучит:
Как невесту, Родину мы любим, Бережём, как ласковую мать!Яркое, солнечное утро разбудило ребят. Поезд мчался мимо золотых полей пшеницы, мимо зелёных лугов со стадами. Коровы, лёжа в густой траве, лениво жевали жвачку. Прыгали, высоко вскидывая задние ноги, молочно-жёлтые телята. Пастушок, сдвинув на затылок картуз, щёлкал длинным бичом.
Цвела розовая гречиха, густел овёс, сиреневые шарики клевера сливались в один пушистый ковёр. Синел лес, под мостом покачивались на воде кувшинки…
Мелькали железнодорожные будки, белые хаты с густыми вишнёвыми садочками, а на маленьких станциях врывались в окна свежие, задорные голоса с мягким украинским выговором:
– Черешен! Черешен!
– Мёду! Мёду!
– Ось кому молочка свеженького!
– Ряженки!
– Сюда, сюда! – кричал Митя, принимая из загорелых рук босоногих девчонок крынки с молоком, затянутые густой розовой пенкой, лукошки с чёрными, горячими от солнца черешнями и кувшины с мёдом.
Ребята пригоршнями ели черешни, залетавшие в вагон пчёлы лезли к ним в миски с мёдом.
Украина! Украина!
Это был июнь 1941 года.
Книга 2
Глава 1
Встреча
На широкую проезжую дорогу смотрят белые хаты. Окна с расписными наличниками прикрыты тонкими занавесками. Под окнами растут розовые мальвы, душистые вьюнки, в густой траве около перелазов краснеют маки, над чёрными, разогретыми солнцем вишнями кричат и ссорятся воробьи. А позади белых хат, понизу за огородами, за цветистым лугом, кружит быстрая речка. За рекой синеют густые леса. На лугу лениво пасутся колхозные коровы, истомлённые жарой, сытной пищей и надоедными слепнями. По другую сторону села – богатые колхозные поля. Тёплый ветер доносит оттуда медовый запах цветущей гречи, лёгкий шум дозревающей пшеницы.
Солнце перевалило за полдень. У колхозного сарая девчата и хлопцы складывают под навес сено. У плетня старые деды раскуривают трубки и мирно беседуют меж собой:
– В подбор сено идёт…
– Погода подходящая…
– В самый раз для уборки.
В волосах у девчат путаются сухие стебли, забираются за воротники, щекочут шеи.
Председатель колхоза Степан Ильич мнёт в ладонях душистый пучок сухой травы и жадно вдыхает её запах:
– Богатые корма для скотины!
По улице пробегают с граблями девчата.
– Эй, девчата! – окликает их Степан Ильич. – Повыше от реки скирды складывайте, где я указал.
– Добре! – звенят с улицы молодые голоса.
Степан Ильич смотрит на небо, поглаживает широкой ладонью бритые щёки. Праздничная, расшитая васильками рубашка ловко сидит на его статной фигуре; воротник туго охватывает загорелую шею. Голубые глаза щурятся от солнца.
– Разодела тебя, Степан Ильич, жинка, как на свадьбу! – шутят над ним старики.
Степан Ильич смущённо оглядывает себя, осторожно снимает с рубашки сухой стебелёк и улыбается широкой, простодушной улыбкой, показывая ровные белые зубы: