Ваше Сиятельство 6
Шрифт:
— Но ты бы не пришла, если бы я не оказался на краю смерти? — спросил я, лаская ее серебряные волосы.
— Пришла бы. Я больше не могла выносить мысли, что ты отвернулся от меня, — она прижалась своей бархатистой щекой к моей. — Я вспоминала… — ее взгляд на миг метнулся к Афине, — вспомнила в эти дни то, что случилось, когда Одиссей вернулся домой. И лишь теперь поняла, как тогда было тяжело на сердце Ареты.
Охотница назвала Афину микенским именем, которое ей тоже нравилось и означало доблесть, но сейчас это звучало так неуместно, что Ясноглазая возмутилась:
— Ну, знаешь, не так уж я переживала. Было много других дел, кроме как ждать как к кому-то вернется совесть и память.
— Вспоминай, пожалуйста. Мне нечего стыдиться, моя подруга, — ответила Охотница. — Я не скрываю, что у меня на сердце, — она встала, отодвинув стул. — Астерий, мы не можем быть здесь долго. Время уйти. Но будем приглядывать, чтобы ты не пострадал от прислужниц Геры. И я, и Афина не дадим этому больше случиться. Пожалуйста, выздоравливай скорее. Асклепий будет навещать тебя еще два дня.
— Дорогая моя, мне нужно найти путь во владения Геры. Помоги с этим, — я попытался приподняться и у меня получилось. Асклепий в самом творил чудеса. И разве может быть иначе, когда прошлый раз он воскресил меня, когда после удара Перуна, мое тело обгорело почти до костей.
— Нет, Астерий! — Артемида покачала головой. — Не думай об этом. Ты ничего не сможешь сделать ей, только причинишь боль и добавишь злости.
— Будь разумен. Разве тебе мало, что мы на твоей стороне и защищаем тебя? — Афина нахмурила брови. — Мы попытаемся образумить ее. Гермес нам поможет. Но если ты, Астерий, решишь сводить с ней счеты, то ничего хорошего не жди: все боги обратиться против тебя. Особенно Перун.
— Все и так против меня — так сказала Лето, — заметил я.
— Она соврала тебе. Надеюсь, сам догадаешься почему, — Воительнице переглянулась с Артемидой. — Окончим этот нехороший разговор. Быстрого тебе выздоровления!
Афина начала бледнеть, становиться прозрачной. Моя возлюбленная Охотница исчезла во вспышке света. Последним покинул палату врачующий бог.
Вот так… Меня такой поворот не устраивал. Советы богов, тем более Афины бывают мудры, но далеко не всегда. Я не собираюсь быть зависимым от их милости. Как бы не пытались остановить меня боги, Гера будет наказана. Наказана так, что ей больше не придет в голову пытаться свести со мной счеты. Боюсь ли я последующего гнева Перуна? И да, и нет. Да — потому, что в мои планы не входит окончательно и бесповоротно угробить тело Александра Петровича Елецкого. А такой расклад очень возможен, если в самом деле Перун объявит мне войну. Я очень не хочу, чтобы Ольга, мама, другие близкие люди лишились того, кого они считают мной. А нет — потому, что Перун должен понимать, что тогда ставки повышаются в разы, и убив меня в этом теле он может убить весь их Небесный покой и благополучие. Ведь тогда я буду мстить не только Гере. И еще кое-что: если верить Лето, то Громовержец запретил Гере трогать других людей, в усердии наказать меня. А она тронула: сегодня из-за ее вмешательства погибло четверо — это только те, о которых я знал.
Ольга… Чего она до сих пор стоит в коридоре?
— Оля! — призвал я громко. После стараний Асклепия голос снова стал моим, и сил уже столько, что я могу встать, хотя с трудом.
Наверное, моя княгиня находилась где-то дальше от двери и не слышала. Тогда я решил использовать другой метод, благо, магические силы частично восстановились. Я вышел на тонкий план и начал расширять сферу внимания, пока не нашел Ольгу, стоявшую между витражным окном и алтарем Асклепия. Княгиня была не одна. Рядом с ней стояла… Кто бы мог подумать, Ленская! Как она оказалась здесь почти в полночь?! Кто ей сообщил о моих неприятностях?!
— Оля, я тебя жду вместе с актрисой, — сказал я в этот раз ментально.
Она встрепенулась, оглядываясь, что-то сказала Ленской, и они вместе почти бегом направились к моей палате.
* * *
Это был чудесный вечер. Один из лучших вечеров в ее жизни, полный радости, внимания и триумфа. Конечно, она скоро станет княгиней. И даже больше, чем княгиней, ведь когда Талия сказала Гене, что она почти княгиня, он ответил ей: «Прелесть моя, княгиня — это всего лишь высокий титул. А ты на самом деле — принцесса. Принцесса в душе!». Конечно, князь прав. И его за это понимание, за любовь, которая их соединила тоже можно считать принцем. Они стоят друг друга. Они созданы друг для друга.
Так рассуждала Талия Евклидовна, выходя из-за стола и направляясь к своему Родерику — мысленно она называла его так по привычке и еще потому, что ей нравилось это имя. Когда Талия вышла на террасу, то увидела то, чему поначалу глаза отказывались верить: эта старая шалава, которую некоторые называли Светланой Ионовной стояла, прижавшись к Мышкину и вздрагивая. Сначала Талии показалось, что мачеха смеется, но потом прояснилось — плачет, сука!
— Блядь! Это что такое здесь происходит?! — вскрикнула Талия и решительно направилась к ним. Сейчас она очень сожалела, что в горящей квартире на Маросейке лишилась астрального кольца. О, если бы оно было, то Принцесса Ночи незамедлительно вызвала Гарольда! Еще как вызвала и приказала бы ему сорвать зубами одежду со старой шлюхи!
— Моя принцесса, — Мышкин встрепенулся, старательно отстраняясь от Светланы Ионовны. — Я просто обещал ей кое-что. Обещал портрет с нее написать, но забыл. Ты же знаешь, у меня с памятью после отравления совсем плохо. А матушка ваша из-за этого очень расстроилась. Вот, видишь ли, плачет из-за моего невнимания.
— Мам, не плачь, — с ехидством проговорила, впервые в жизни называя мачеху «мамой». — Нарисует он твой портрет. Я обещаю посодействовать. Даже сама возьму в руки кисти. Такой хороший портрет нарисуем, что его возьмут сразу на выставку. Мы подпишем его крупными буквами «Светлана Ионовна, увы, Евстафьева»!
— Спасибо, доченька, но это не твоего ума дело, — мачеха повернулась и порывистым шагом направилась в сторону сада, освещенного туэрлиновыми светильниками.
— А теперь мне расскажи всю правду и очень подробно, — сказала Талия, проводив взглядом женщину, отношения с которой никогда не ладились.
— Прелесть моя, но я вообще не виноват. Не знаю, что на нее нашло. Вернее, знаю, но я все равно не виноват, — начал было объяснять Геннадий Дорофеевич.
Он тоже глядел в след Светлане Ионовне. Она была года на четыре или пять старше князя Мышкина, и по мнению искушенных мужчин только вошла в тот самый возраст, когда женщина раскрывается сполна, и ее истинная женская красота дополняется искушенностью и зрелой статью. Князь смотрел, как она грациозно покачивает бедрами, и ощущения ее теплого, сочного тела, минуту назад прижимавшемуся к нему, отозвались в его теле крепчайшим членостоянием.
— Ты чего туда смотришь?! — возмутилась Талия Евклидовна.