Вашингтон
Шрифт:
Четырнадцатого июня, после открытия заседания Конгресса, Джон Адамс встал со своего места, кратко (как ему казалось) изложил ситуацию в колониях, подчеркнув разброд и шатание в умах, упомянул о чаяниях и упованиях населения, о бедственном положении армии и опасности ее рассеивания (где в таком случае собрать другую?), о вероятности, что британцы воспользуются промедлением и выступят из Бостона, сея страх и разорение. Короче: надо придать законный статус вооруженным силам, стоящим в Кембридже, и назначить главнокомандующего. Адамс перевел дух и заявил, что может назвать лишь единственного кандидата на столь важный пост. Этот господин из Виргинии, он присутствует здесь и прекрасно всем знаком. Его опыт и талант военачальника, состояние, обеспечивающее ему независимость, выдающиеся способности и превосходный характер признаны всей Америкой; вне всякого сомнения, он воплощает собой надежды всех колоний и сможет стать символом
В этот момент Вашингтон, скромно сидевший возле двери, вскочил и выскользнул в библиотеку. На губах председательствовавшего Хэнкока заиграла насмешливая улыбка: его конкурент бежал. Но тут Адамс назвал-таки имя своего кандидата: Вашингтон. Улыбка сползла с лица Хэнкока, оно выражало обиду и негодование.
Вопрос был вынесен на обсуждение. Сэмюэл Адамс поддержал кандидатуру Вашингтона. Пендлтон из Виргинии, Шерман из Коннектикута, Кашинг и еще несколько человек высказались против. Не то чтобы он им не нравился, но армия состоит целиком из уроженцев Новой Англии, у них уже есть свой командующий — генерал Уорд, достойный человек, которым они вполне довольны: сумел же он запереть британский контингент в Бостоне. Решение отложили до завтра.
Как обычно, обсуждение перенеслось за стены зала заседаний — в таверны. В ходе жарких споров удалось убедить противников Вашингтона не возражать против его кандидатуры. На следующий день Томас Джонсон из Мэриленда снова назвал его имя, и Вашингтон был избран единогласно.
Сам он узнал об этом уже после того, как заседание было закрыто. Коллеги вдруг стали обращаться к нему «генерал». Во время обеда, на котором присутствовали Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин, подняли тост за «главнокомандующего американской армией». Вашингтон встал и, сильно смущаясь, поблагодарил присутствующих за оказанную ему честь. Все разом поднялись и пили стоя. После этого воцарилась тишина: казалось, только сейчас они поняли, что произошло, какие события уготованы им теперь, когда они обнажили меч и вложили его в руки Вашингтона.
Вечер Вашингтон посвятил заседанию комитета, составлявшего устав новорожденной армии.
Шестнадцатого июня Джон Хэнкок официально объявил о том, что Джордж Вашингтон избран «генералом и главнокомандующим армией Объединенных Колоний», и спросил, согласен ли тот принять на себя эти обязанности. Вашингтон поднялся со своего места и сказал: «Господин председатель! Хотя я очень тронут великой честью, оказанной мне этим назначением, мне больно сознавать, что мои способности и военный опыт не могут сравниться с важностью и огромностью выраженного мне доверия. Однако если угодно Конгрессу, я возьму на себя эти важные обязанности и использую всю свою власть для служения славному делу. Надеюсь, вы примете мою сердечную благодарность за выдающееся выражение вашего одобрения. Но если случится некое несчастливое происшествие, неблагоприятное для моей репутации, прошу каждого джентльмена, присутствующего в этом зале, запомнить, что я ныне искреннейшим образом заявляю: я не считаю себя пригодным для возложенного на меня командования. Что же касается оплаты, хочу заверить Конгресс, что никакие денежные соображения не заставили бы меня взвалить на себя столь тяжкую ношу в ущерб домашнему уюту и счастью, а посему я не намерен извлекать из нее никакой выгоды. Я буду вести точный учет своим расходам, которые, я не сомневаюсь, будут мне возмещены, а большего не желаю» [21] .
21
Бескорыстие Вашингтона поразило не только его друзей, но и врагов. Даже лондонские газеты впоследствии писали о том, что он сражается «за идею»: «Благороднейший пример, достойный того, чтобы ему последовали в Великобритании».
Речь новоиспеченного генерала приветствовали одобрительными аплодисментами, но сам он был как во сне. Он прекрасно понимал, какой страшный груз взвалил себе на плечи. А если он не справится? И как долго всё это продлится? А Марта — она ведь там совсем одна! Дом не достроен, хозяйство без присмотра придет в упадок. Это здесь его считают богачом, но он-то знает, что на самом деле денег в обрез! Хорошо, что он почти расплатился с Робертом Кэри, а то еще подумают, будто он поддержал «бунтовщиков», чтобы скрыться от долгов!
После заседания Патрик Генри подошел поздравить Вашингтона и был поражен, увидев его искаженное лицо и глаза, наполнившиеся слезами. «Запомните, мистер Генри, что я вам скажу: с того самого дня, когда я принял командование американской армией, я иду навстречу своей погибели и гибели своей репутации».
Тем временем запертые в Бостоне британские войска узнали о поспешно возводимых на Банкер-Хилле фортификациях и решили нанести упреждающий удар. В субботу 17 июня они дважды штурмовали укрепления на соседнем Бридс-Хилле. Колонисты яростно защищались, нанося врагу большой урон. Наконец третий штурм увенчался успехом: у защитников закончились патроны и снаряды, и их позиции были захвачены. Понеся большие потери (450 человек), колонисты организованно отступили в Кембридж. Но для англичан это была пиррова победа: 226 убитых, в том числе множество офицеров, около 800 раненых — почти треть наличного состава! Да и захват двух высот практически не изменил общей картины. «Успех куплен слишком дорогой ценой», — признал генерал Хоу.
Колонисты тоже не были довольны результатом. «Наши соотечественники — бравые ребята, им нужен лишь умный и способный военачальник, чтобы сделать из них хорошую армию. Всех наших — и немалых — усилий недостаточно для восполнения этого недостатка, приложите же свои, — писал Джеймс Уоррен Сэмюэлу Адамсу 21 июня. — Поверите ли, он (Уорд. — Е. Г.)в субботу даже не выходил из дому; больше мне нечего добавить. Надеюсь, хуже уже не будет». А днем раньше он написал Джону Адамсу: «Если бы у наших бравых ребят, опрометчиво расставленных на прежде занятых позициях, вместо военачальника, неспособного и не желающего ими командовать, был Ли или Вашингтон, я думаю, день завершился бы к вящей славе Америки, как 19 апреля». Тогда же Провинциальный конгресс Массачусетса обратился к Континентальному конгрессу с просьбой: «…если будет назначен главнокомандующий армией Объединенных Колоний, вам должно быть очевидно, что ни в одной части континента его непосредственное присутствие и усилия не будут настолько необходимы, как в нашей колонии».
Вашингтон, еще ничего не знавший об этих событиях, и так прекрасно понимал, что ему вскоре придется выехать к армии. Но сейчас все его мысли были о доме. Суждено ли ему вернуться туда? Как долго придется отсутствовать? Каково будет Марте? Он долго собирался с духом, чтобы сообщить ей о том, что разлука затянется на неопределенное время. Наконец 18 июня он взялся за перо:
«Моя дорогая!
Пишу тебе о таком деле, которое наполняет меня невыразимым беспокойством, и это беспокойство еще усиливается, когда я думаю о том, в какую тревогу повергну тебя. По решению Конгресса вся армия, созданная для защиты дела Америки, будет передана под мою заботу, и потому мне необходимо немедленно выехать в Бостон и принять командование.
Верь мне, дорогая Пэтси: я торжественно клянусь тебе, что вовсе не искал этой должности и даже всеми силами старался ее избежать, не только из нежелания расстаться с тобой и домочадцами, но и сознавая, что оказанное доверие превосходит мои способности и что я испытал бы больше счастья за один месяц с тобою дома, нежели от самых отдаленных перспектив за рубежом, даже если бы прожил там семь раз по семь лет. Но, видно, сама судьба поставила меня на эту службу, и я надеюсь, что мои дела послужат некой доброй цели».
Он не мог — в самом деле не мог! — отказаться от этого назначения, не уронив своего достоинства и не запятнав своей чести.
«А посему положусь на Провидение, которое до сих пор хранило меня и было благосклонно ко мне. Не сомневаюсь, что я вернусь к тебе живым и невредимым этой осенью. Тяготы и опасности войны не заставят меня страдать так же сильно, как осознание твоего беспокойства от того, что ты осталась одна. Прошу тебя: собери все свои душевные силы и проводи время как можно приятнее. Ничто не доставит мне более искреннего удовольствия, как узнать об этом, и узнать из твоих же писем».
«Наша жизнь неизвестна нам наперед, и осторожность внушает каждому человеку желание уладить все его земные дела, насколько это в его власти; и пока ум спокоен и безмятежен, я, как только сюда прибыл (поскольку не успел это сделать до отъезда), попросил полковника Пендлтона составить мое завещание согласно данным ему указаниям, которые и прилагаю. Надеюсь угодить тебе распоряжениями, сделанными по поводу тебя на случай моей смерти».
Вряд ли Марта, уже схоронившая одного мужа, обрадовалась предусмотрительности второго. Ей требовались поддержка, дружеское участие и искренняя любовь, поэтому Джордж написал и Джеки Кастису, прося его с Нелли почаще гостить у матери.
В постскриптуме Вашингтон слегка польстил хозяйственности Джеки, сообщавшего в своем письме об урожае табака, о котором отчим якобы «совершенно забыл». «Тебе придется взять на себя всё управление твоим собственным поместьем, поскольку я уже не смогу помогать тебе». Уже впопыхах дописывая письмо, он поделился важной информацией: «Конгресс… собирается напечатать два миллиона долларов в континентальной валюте на военные нужды, поскольку Великобритания полна решимости принудить нас к войне; по меньшей мере, 15 тысяч человек будут призваны в Континентальную армию».