Василий Аксенов — одинокий бегун на длинные дистанции
Шрифт:
— Когда бизнесмены писать успевают?
— Может быть, они бездельничают? А мы-то думаем, что они работают.
— Можно разделить писателей на бездельников и трудяг, подразумевая, что Пушкин — бездельник?
— Нет, я бы так не стал делить. Вот Исайя Берлин квалифицировал писателей на лис и ежей. Лисы — исследователи, разрывающие незнакомые норы, а ежи — накопители, блуждая по земле, собирают самые разнообразные впечатления о чем-то своем.
— А вы кто?
— Я… Пожалуй, лис.
Цикличность века
В октябре 2007 года на родине Василия Аксенова состоялся первый «Аксенов-фест», организованный мэрией Казани. Торжественное открытие фестиваля прошло в республиканском драматическом театре.
Участники фестиваля,
Похоже на то, что аксеновский фестиваль в Казани станет традицией, во всяком случае, в ноябре 2011 он проводился в пятый раз.
Виктор Есипов
Я хочу сказать несколько слов о том, что я сейчас испытываю. Я первый раз попал внутрь оперного театра, хотя он сопровождает меня всю жизнь. Его начали строить, когда я был бэби. Мой папа был председателем горсовета, потом горсовет разогнали, всех поарестовывали, а ему дали это строительство. Он несколько месяцев продолжал строить, пока его не арестовали окончательно. А театр стоял все время, была строительная площадка, дело подвигалось очень плохо. Разразилась война, никто, конечно, в это время оперных театров не строил, но тут привалили немецкие военнопленные. Надо сказать, наша бывшая держава очень любила подневольный труд, и она использовала его в строительстве, в частности, оперного театра. Я помню, как я, мальчик, и тетушка моя, тетя Ксения, стояли и смотрели на пленных. Люди постоянно приходили смотреть на немцев. И тетка пожалела кого-то из них и дала полбуханки хлеба. Он до того был потрясен, этот несчастный немец, что весь задрожал, оторвал пуговицу от шинели и протянул ей в ответ на эту буханку хлеба. А женщины вокруг стали на тетю кричать: «Как тебе не стыдно! Ты захватчиков подкармливаешь!» — и так далее. Ну, в общем, все это строительство долго продолжалось. Я уехал из Казани в Магадан, провел там два года. Вернулся поступать в мединститут. Окончил первый курс — театр все строился, потом второй — а он все строился. И так до четвертого курса, после которого я уехал в Ленинград. Наконец театр достроили, но я ни разу не был внутри него.
505
Впервые опубликовано в журнале «Казань», 2007.
Все-таки в этом я вижу определенную цикличность развития судьбы. В этой связи мне вспоминается моя нынешняя квартира в Москве. Нас в период застоя выгнали из всех квартир, взломали дверь топором, вышвырнули вещи. А когда в девяносто первом году случилась августовская революция, нам дали новую квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. И вот я прихожу, а там огромные эркерные окна, и на одном выцарапано: «строили заключенные». А я — сын заключенных. Опять произошло цикличное завершение. И сейчас я сижу на сцене театра, которого все равно не вижу, — отсюда не видно ни черта. Вы-то видите, а я вроде здесь и не был. Я хочу сейчас прочесть стихи. Может быть, некоторые в зале знают, что на старости лет я стал писать стихи. Леша с Димой [506] подберут музыку. Мы не раз делали это в Центре Мейерхольда в Москве. Получалось так здорово, потрясающе! Все говорили: «Вы, наверное, репетировали целый год», а мы ни черта не репетировали…
506
Алексей Козлов и Дмитрий Илугдин.
Вот стихотворение о конце ХХ века. Я писал книгу «Кесарево свечение» — и вдруг почувствовал, что делаю это в самом конце двадцатого века, что наш век — кончается. Основное время, отпущенное нам Господом, — завершается. Одна героиня этого романа стала вдруг из проститутки бардессой, извините за игру слов. Она начала петь песенки, довольно серьезные. Вот одна из них. Вы, может быть, знаете, что в некоторых кругах ХХ век называли веком «Ха-Ха» — такое вот ерническое прочтение двух латинских букв.
Пятая песня
Мой братец во грехе, Ха-Ха, мой нежный брат. Прими грехи стиха, все с рифмами хромыми, Ночной той гребли плот у нас не отобрать, Все мнится Ланселот Франческе да Римини. Ха-Ха, ты был свиреп, ты хавал свой прогресс, Но все ж ты был Ха-Ха, ты сеял массу фана! Ты рявкаешь, как вепрь, но куришь сладкий грасс, Прости, что для стиха я ботаю по фене. Ха-Ха, ты петь горазд и бедрами вертеть, Тебе не чужд маразм во имя человека. Ты пестрый балаган, но ты же и вертеп, Где Коба жил, пахан, гиена Ха-Ха века. Волшебник Ха-Ха век, ты вырастил кино. Марлон скакнул, как волк, мой призрак черно-белый. Спускаю паруса и в твой вхожу каньон, А в нем моя краса — Марина-Анна-Белла. Постой, повремени, не уходи, наш век, Пока мы подшофе сидим вокруг салата. Покуда над меню не подниму я век, Чтоб увидать в кафе живого Ланселота.Дальше идет большая глава «Записки сочинителя», она вся в стихах. И вот один из стихов также о конце прошедшего века. Леша и Дима, вы не возражаете еще так замечательно играть? Здорово, здорово! Вы играете просто классно.
Весна в конце века Дневник сочинителя
Холодная весна. Ликующий щенок. Щегол поет в кустах, как скрипка Страдивари. Свистим и мы свой блюз, не раздувая щек, Лишь для самих себя, Армстронга староверы. Кончается наш век. Как дальний джамбо-джет, Он прибывает в порт, свистя четверкой сопел. Что загрустил, народ? Иль кончилась уже Дерзейшая из всех двухиксовых утопий? Печаль ползет, как смог, в комфортные дома. Осталась только дробь, потрачены все восемь. Исчерпан Голливуд, Чайковский и Дюма. Ну а щенки визжат от счастья первых весен.Это написано весной девяносто девятого года в Вирджинии. А потом вдруг этот год обернулся страшной бессмысленной бомбардировкой Косово.
И еще из этого цикла одно стихотворение. Летит истребитель-бомбардировщик по кличке «Чарли Браво». Над ним летит наводящая станция «АВАКС».
Из-за туч
Он подлетает, Чарли Браво! Над ним, как мать, летит АВАКС. Сквозь тучи виден берег рваный И деревень дремучий воск. Вот он взмывает по спирали, Уходит свечкою в зенит. Искус воздушного пирата, Как саранча, вокруг звенит. Он целит в красных злые танки, В посланников белградских бонз. Но попадает не в подонков — В албанцев, страждущих обоз.