Василий I. Книга вторая
Шрифт:
Пришел со своим благословением к великому князю и архиепископ из Вифлеема, степенный и добропорядочный старец Михаил. Он сказал, что бывал в Москве еще при Алексии, чье поселение находилось на Боровицкой горе возле Иоанна Предтечи и было скромно, даже и бедно, не то что нынешний митрополичий двор, поставленный рядом с великокняжеским. Из этого наблюдения патриарший апокрисиарий выводил, что Москве и верно суждено стать Третьим Римом, ибо все прочие православные митрополии приходят в великое разорение, а он, Михаил, еле наскреб в своей ризнице денег на поездку в Русию. Василий подумал, что проворный
А самый большой дар великого князя получил в этот же день Тебриз. В Нижнем Новгороде он пал на колени перед Василием, гулко ударил лбом о дубовые плашки пола и повинился: «Опоздал я, княже, со своей местью, теперь встречу жениха лишь там!» Василий, утешив его щепотью серебра, дал новое задание: тайно встретить и также тайно сопровождать константинопольских послов. Тебриз на этот раз преуспел и сумел разузнать, что патриарх Антоний, посылая в Русь своих двух апокрисиариев, дал им наказ, в котором настоятельнейшим образом предписывал «соблюдать между собою мир и любовь, ничего не говорить и не делать одному без другого и ни под каким предлогом не видеться порознь с великим князем и митрополитом».
Тебриз маленько запоздал, конечно, со своим столь важным донесением, однако же Василий не мог не оценить великую важность его.
Когда он пришел к Киприану, у того шла трудная беседа с архиепископом Михаилом. Патриарший посланник считал, что для решения вопроса следует выехать в Новгород, дабы обозреть епархию и выслушать противную сторону. Киприан отвечал, что архиепископ Иоанн со свитой уже в Москве и нет необходимости проделывать столь трудную дорогу, тем более что на дворе Сретенье, уже вот-вот начнется вешняя распутица и неизвестно, на чем ехать — на колесах или на санном полозе. Старец Михаил стоял на своем, считая, что до распутицы еще очень далеко, что одного архиепископа со свитой недостаточно, что надо и с горожанами иметь беседу от лица патриарха.
В том, что до распутицы еще далеко, он был прав — тут Киприан неудачный довод привел, потому что хоть и было Сретенье, когда будто бы зима с весной встречаются, однако снегу лежать еще не меньше двух месяцев. А вот желание непременно встретиться с гражданами Великого выглядело подозрительным, таковым оно было и на самом деле, что стало Василию ясно сразу же. Он позвал в палату Алексея Аарона и, когда тот явился с видом несколько растерянным, сказал:
— Ехать в Новгород нельзя, ибо я складываю свое крестное целование ему, какое дал, и иду войной. Вам же обоим здесь, в Москве, надлежит быть всегда вместе и под охраной моих людей, потому что в городе замечены новгородские лазутчики. — Василий потомил молчанием, после которого добавил слова, все константинопольским послам основательно разъяснившие: — Не должно вам «ничего говорить и делать одному без другого и ни под каким предлогом видеться порознь с великим князем или митрополитом».
Архиепископ Михаил скорбно поджал тонкие бесцветные губы, молчаливым поклоном седой головы выразил полное согласие. Но Аарон не смог сдержать изумления. Он таращил на великого князя свои темно-карие глаза, и Василий увидел, что они у него разные — левый слегка прищурен, как бы хитровато заужен, а правый — круглый и по-воловьи выпуклый. Киприан, конечно же, сразу увидел перемену в поведении патриарших послов, ничем не выказал своего ликования, однако константинопольцы не могли не почувствовать упрека в его словах, которые он высказал несколько позже, уже в присутствии новгородского архиепископа Иоанна:
— Священнослужение совершается на земле, но по чиноположению небесному. Сам Утешитель учредил это служение, и людей, еще облеченных плотию, соделал представителями служения ангелов. Посему совершитель этого служения должен быть настолько чист, что как бы он стоял на небе, посреди небесных сил.
Всем присутствующим ведома была проповедь одного из отцов церкви, но также и ведомо было всем, что нарушается она священнослужителями сплошь да рядом. Архиепископ Иоанн настроен был явно враждебно, он сразу же ответил митрополиту:
— Стоило ли из-за двух тысяч рублей вселенский шум поднимать, патриарха вовлекать в дела, кои недостойно вершим мы, не все стоящие «посреди небесных сил».
Всем ясно было, сколь расчетливый удар нанес новгородский архиепископ, а Киприану тем паче, и он не счел нужным сдерживать гнев:
— Жалею, что отлучил я тебя уже от церкви, не могу еще раз это сделать сейчас! Ведь отказываясь давать мне месячный суд, вы не две тысячи рублей лишь утаиваете, но члените митрополию, на единство Руси покушаетесь! Вы патриарха самого не чтите, ведь велено вам в грамотах Антония сначала одной, потом второй вот.
Грозный тон митрополита не произвел на Иоанна ни малого воздействия, он тихо, но настойчиво возражал:
— Митрополит Феогност во изъявление своего благоволения к архиепископу новгородскому Василию пожаловал крещатые ризы…
— Не «во изъявление», а по нарочитому исканию Василия, — вставил Киприан, но Иоанн не счел нужным возражать, продолжал:
— Имея с той поры вот уже пять десятков лет крещатые ризы, мы, архиепископы новгородские, на основании этого отличия усвояем особые права, как-то: белый клобук — принадлежность автокефальных владык. А сие дает нам право не ходить на твой митрополичий суд…
— Должно уточнить, однако, — вмешался архиепископ Михаил, — что крещатые ризы, данные Феогностом Василию, являли собою ризы, украшенные четырьмя лишь крестами, а не сплошь. Так что замышление присвоить своим архиепископам с помощью этих риз автокефалию вздорно…
— Имеем мы ризы, сплошь украшенные крестами, — слабо возразил Иоанн, но тут включился, тараща воловий глаз, Аарон:
— Приемлю смелость сказать, что надеялись вы подменить одне ризы другими — четырехкрестные на полиставрий, это ведомо в Византии.
Слушая константинопольских посланников, Василий подумал, что не напрасно стравил им по полчетверта ста рублей. Киприан, решивший, что победа над новгородцами уже одержана, стал по-отцовски увещевать Иоанна:
— У тебя под клобуком голова Божьей милостию, понял ты, что не след упрямиться, явился вот в Москву по моему зову…
— В последний раз!.. И каюсь зело в этом! — непримиримо вскричал новгородский архиепископ. — Единственно ради патриарших послов снизошел, а они тоже не по совести дело порешить хотят…