Василий III
Шрифт:
На пухлой перине да под тёплым лебяжьим одеялом Твердя потом изошёл, исподнюю рубаху хоть выжми, разомлел.
Пробудился под вечер, взлохмаченную голову оторвал от подушки. Сквозь щель в ставне блёклый свет пробивается, за плотно закрытой дверью бубнят голоса. Один Степанидин, другой мужской, сипит, ровно в сопелку дудит.
Твердя продрал глаза, сам себя спросил вслух:
– И кого там принесло? Окликнул громко:
– Степанида!
Жена услышала, дверь нараспашку, колобком в опочивальню вкатилась. Следом за ней, пригнувшись
Откинув одеяло, Твердя уселся, свесив ноги с кровати.
– Обиду тебе принёс, Родивон, - проговорил Версень.
– На глумление звание моё боярское выставлено.
– Кем обижен, боярин Иван?
На рыхлом лице Тверди любопытство.
– На великого князя Василия обиды. Намедни из храма вышел и, по Кремлю идучи, повстречался с ним. Он при всём народе и скажи: «Почто слухи обо мне нелепые пускаешь, Ивашка, сын Никитин? Либо забыл, осударь я всея Руси!»
Боярин Твердя разодрал пятерней бороду, сказал, сокрушаясь:
– Со времени великого князя Ивана Васильевича так повелось: Иван Васильевич, а ныне сын его Василий величают себя государями. С нами, князьями и боярами, не считается, совет не держит. Да только ль с нами, у него и братцы единоутробные не в чести.
Версень просипел:
– А всё оттого, боярин Родивон, что покойный Иван Васильевич Ваське завещал всю землю, а другим сынам, Семёну да Димитрию с Юрием, кукиш показал.
– У Василья сила, - согласно кивнул Твердя. Боярыня Степанида всплеснула пухлыми ручонками.
– Да мыслимо ли бояр бесчестить? И при силе-то не Моги. Боярин голова всему!
Брызгая слюной, Версень перебил Степаниду:
– Ино Васька запамятовал, что нами, боярами да князьями, Русь красна! Аль мыслит без нашего совета обо всем удумать? Накось!
– И свернул кукиш.
Твердя прошлёпал босыми ногами по выскобленным добела половицам.
– Не лайсь, Иван Микитич, что Богом уготовано, тому и быть. Оттрапезнуем-ко?
Проводив Версеня, Твердя ещё долго не поднимался из-за стола. Боярыня Степанида ела медленно, обсасывая куриное крылышко, косилась на мужа, сокрушаясь в душе. Не тот стал боярин, и располнел, и бороду посеребрило. А рассеян - не доведи Бог, и в голове какие-то думки…
Надкусив пирог, Твердя прожевал нехотя, подпёр щёку.
«А великий князь Василий и впрямь к нам, боярам, высокомерен и дерзок.
– Твердя вздохнул, откинулся к стене.
– Аль у Василья материнская кровь заговорила? Софья-то императорам византийским сестрой доводилась, так Василий, верно, тоже мнит себя императором. Да Русь не Византия и Москва не Царьград. Здесь мы, бояре, оплот всему. Цари византийские доумничались, пока царства лишились. Коли б они со своими боярами совет держали, может, и не пришли на их землю турки…»
Кряхтя вылез из-за стола, обронил:
– Я, Степанида, голубей
– И по-восточному широкоскулое лицо его оживилось.
– Сходи, Родивонушка, сходи. Умаялся, поди. Вон каки печали у тя…
Во дворе Твердя крикнул первому встречному отроку:
– Спугивай!
Тот мигом вскарабкался по лесенке на голубятню, открыл дверцу, засвистел. Стая, шелестя крыльями, поднялась к небу. Боярин схватил шест с тряпицей, закрутил над головой, зашумел. Потом откинул палку, задрав голову, долго смотрел, как птицы описывают круг за кругом, кувыркаются.
Дотемна проторчал боярин на голубятне, а когда воротился в хоромы весёлый, боярыня Степанида облегчённо вздохнула: «Потешился - и заботы с плеч. А то заявился Версень, нагнал тоски. Экий!»
Глава 3. КАЗАНСКАЯ НЕУДАЧА
Боярская дума. Хан Мухаммед-Эмин. Рать Казанская. Немалый русский урон. Казанское ликование. Гнев государев. Снова под Казанью. Боярские радетели. Смирение Мухаммед-Эмина.
Великий князь и государь Василий Иванович с боярами думу держал. И по тому, что собрал их не в новой Грановитой палате, а в старых хоромах, видно было, не очень-то Василий в боярском совете нуждался. Созвал так, по старинке, как ещё от дедов заведено.
Князья и бояре дородные, важные, сидят на лавках вдоль стен, шуб и шапок высоких не сняв, дожидаются, когда Василий заговорит. А тот с высокого кресла обводит бояр цепким взглядом, словно насквозь прощупывает каждого. Вот глаза его остановились на боярине Версене, на миг задержались. Версеня передёрнуло, пронзила мысль: «Эк уставился, ровно коршун на добычу, чтоб те лопнуть».
Но глаза великого князя переползли на Твердю, потом на князя Вельского.
– Ведаете ли вы, к чему звал я вас?
– неожиданно начал Василий.
– Пора Казань нам искать.
Бояре насторожились. Князь Данила Щеня даже ладонь к уху приложил. А Василий речь продолжает:
– Времена ныне иные. Нет того, чтоб ордынцы страх на нас наводили. От Куликова поля иль ране, с Ивана Данилыча Калиты, завещано нам города и веси, от старины тянувшиеся к Руси, а при царе Батыге под Орду попавшие, освободить.
– К чему Казань нам!
– выкрикнул Версень - Нам Москвы довольно.
– Русь и без Казани велика!
– поддержал друга Твердя. Василий метнул на них гневный взор, пристукнул посохом.
– Умолкните!
– И спокойно: - Возвысилась Москва потому, что Русь землю свою в единство привела, а Орда на улусы распалась, и усобица разъедает её, как ржа железо. Хочу верить, что вам, боярам, крамола не по сердцу.
– И Василий усмехнулся не по-доброму.
– Верно, государь Василий Иванович!
– подхватился Михайло Плещеев - Русь усобицами сыта!