Василий III
Шрифт:
– Осударь!
– Версень негодующе посмотрел на Плещеева.
Василий нахмурился, оборвал:
– Не хочу слушать тя, Ивашка. И вас такоже.
– Он перевёл взор на Лизуту и Плещеева.
– Надоело! Уходите да мои слова уразумейте.
Воротившись домой, Версень велел истопить баню. Пока дворовые бабы топили печь да скребли добела потолок, боярин в душе судился
«Вишь, каков разбойник? Что ни слово, то ложь. Каку хулу вознёс!»
Версень сплюнул от злости на пол, пробормотал:
– Право слово, видать, слухи те верные, что дед Михайлы и отец его татей содержали и сами грабежом промышляли…
Пришла Аграфена, отвлекла от забот.
Версень вдруг как-то по-новому посмотрел на дочь и только теперь впервой обратил внимание, что она выросла, раздобрела, скоро заневестится. И от мысли о замужестве дочери и от предстоящей разлуки с ней защемило сердце. Обнял Аграфену, спросил:
– А что, Аграфенушка, не присмотрела ль ещё себе суженого?
Белые, словно молоко, щёки Аграфены заалели. Перекинув косу с плеча на плечо, встряхнула головой:
– А по мне, батюшка, и с тобой хорошо. Аль я тебе опостылела?
– Что ты!
– затряс Версень обеими руками.
– По мне, всю жизнь со мной живи, ежели я тобе не надоем.
В горницу заглянула ключница. Боярин недовольно оглянулся:
– Чего надобно, Матрёна?
– Егда ужинать станешь?
– Погоди, - отмахнулся Версень, - дай попарюсь, тогда отснедаю.
Ключница дверь прикрыла, а боярин дочери пожаловался:
– Плещеев меня перед осударем оболгать хотел, да Василий ему веры не дал.
– Во, батюшка, - проговорила Аграфена, - а вы всё великим князем недовольство кажете.
Версень нахмурился.
– Не ведаю сам, что с ним стряслось. Васька таких доносчиков, как Плещеев да Лизута, привечает. Ко всему, они ему супротив слова не молвят.
– И изменил разговор: - Пойду-ко я, Аграфенушка, в баньку. Скажи Матрёне, пусть мне рубаху чистую и порты принесёт…
Банька в другой стороне двора, в земле по самую крышу. Версень, шуба внакидку, по тропинке шёл медленно, вдыхал ядрёный воздух, по двору глазами рыскал, высматривал непорядок. Придрался к девке, таскавшей воду из колодца:
– Заленилась аль нет силы, по полбадейки носишь? Вишь, зад разъела, что у телушки.
Девка покраснела, а Версень ей своё:
– Поставь бадью, придёшь спину мне парить…
В баньке жарко и пар клубами, дыхание перехватывает. Разделся боярин, на полок взобрался, разлёгся. Парился долго, стегался берёзовым веничком сначала сам, потом била девка.
Кряхтел и стонал Версень от удовольствия, а когда ещё поясницу ему девка размяла, совсем помолодел телом, даже одеваясь, ущипнул её, подморгнул:
– Эк, не ухватишь!
У девки снова щёки в маков
– Поди постель мне изготовь!
Немец, обер-мастер, маленький, въедливый, везде нос суёт и всё по-своему лопочет, ругается. По-русски слова правильно не вымолвит.
– Обер что заноза, - часто повторял Игнаша.
С утра Иоахим начинал обход Пушкарного двора с барачной избы. Прикрыв нос широким рукавом кафтана, заглядывал по нарам, бранился:
– Марш, марш на работу!
И, грозя палкой, отправлялся к плавильным печам, шумел на мастеровых. Больше всего доставалось Ангину. Иоахим кричал:
– О, русский майстер, нихт работай. Ай, ай, нада боярин говорит, немножко бить Антипку.
Антип оборачивался к немцу, отвечал сердито:
– Катился б ты, Юхимка, отсель, сами ведаем, что делать. Глядишь, ненароком задену, - и поднимал над головой длинный железный крюк.
Обер-мастер испуганно пятился, уходил к формовщикам.
С Богданом немец не ругался. Он побаивался этого русского мастера. Вон какой здоровый и суровый. А Богдан трудился, словно не замечая обер-мастера.
Игнаша с Сергуней покосятся на немца, перемигнутся.
– Вишь, какой тихий.
Когда Богдана не было с формовщиками, Иоахим бранился:
– Фуй, русский майстер мало работай. Шнеллер, шнеллер.
Появлялся Богдан, и немец враз стихал. Обер-мастер свои секреты пушкарного дела русским мастерам не хотел показывать. Как-то Антип, готовясь варить бронзу, спросил у немца:
– А ты вот скажи, мил человек, в каких плепорциях бронзу варить, что с чем смешивать?
– и усмехнулся в бороду.
Мастера работать перестали, головы к немцу повернули, ответа ждут. Иоахим понял, смеётся над ним русский мастер. Рассердился, затряс палкой.
– Но, но!
– поднял Антип кулак - Ты того, коли не знаешь аль ответствовать не желаешь, так не вертись тут. А драться я тоже умею. Во! Это будет похлеще, чем в твоих землях.
Обер-мастер выругался по-своему, отошёл.
– Ох, Антипка, - заговорили мастера.
– Плачет твоя спина.
– Она у меня дублёная, - отмахнулся Антип и нагнулся к печи.
Немец боярину Тверде не нажаловался, но пуще прежнего затаил зло на Антипа.
Полгода жизни в казаках не прошли для Анисима бесследно. Научился и на коне скакать, и в травах ужом ползать, и стрелу пускать без промаха.
Тогда, в первый день привёл казак его к Фомке. Услышал атаман печальную весть о смерти Фролки, пригорюнился.