Василий III
Шрифт:
– Да как же так можно, отец? Ведь я глубоко уважаю мудрость старца Максима. И мне и тебе ведомо: пострадал он безвинно из-за нелюбви к нему митрополита. Зачем же нам рыть ему яму?
– Время сейчас такое, сын мой… Коли ты не выроешь кому-то яму, выроют её тебе. Грозит нам беда неминучая, если ты сей миг не поедешь со мной к государю. Никогда не простит тебе митрополит Даниил твой отказ копать яму для Максима Грека.
– Но ведь это бесчестно, отец, посылать льстивые грамоты Максиму Греку и вместе с тем доносить на него великому князю!
– В том, сын мой, я не вижу большого греха. Мудрый человек всегда должен так поступать. Когда был жив отец нынешнего государя Иван Васильевич, между его невесткой Еленой Волошанкой и женой Софьей Фоминичной приключилась свара. Каждая
Василий Иванович был занят чтением грамот Скиндера, которые тот намеревался отправить турецкому султану. Чтение не доставляло ему радости. Напротив, он всё более и более приходил в ярость от неправедных слов неблагодарного посла. Доносит Скиндер своему государю: когда пришёл в Москву полонянник из Азова и поведал, что венгерский король одолел турок, то будто бы великий князь очень обрадовался и велел звонить в колокола.
«Я давно добиваюсь дружбы с турками, чтобы обезопасить Русь со стороны Крыма, а этот мерзостный человечишко каждым своим словом норовит посеять вражду между мной и Сулейманом. Когда впервые Скиндер прибыл к нам в лето 7030 [101] , мы были искренне рады его приезду и с честью встретили посла султанова, приставили к нему пристава, указали подворье для жительства, дали корма великие. Он же нашу милость ни во что поставил. Корм продал, а приставу сказал, будто корму мало, чем немалое бесчестье нанёс нам. А после того как мы отпустили Скиндера, наградив великим жалованьем, он повсюду трезвонил, что государева жалованья ему мало. Говаривают, будто грозился проклятый Скиндер: пусть борода моя будет привязана к собачьему хвосту, ежели я не приведу султана на землю великого князя. И ныне он пишет в грамоте государю своему Сулейману, чтобы не верил ни одному моему слову, а всеми силами поддерживал царей крымского и казанского, которые своими враждебными деяниями ослабляют нас, отчего польза туркам великая».
101
То есть в 1522 году.
Василий Иванович, с гневом швырнув грамоту турецкого посланника, поднялся из-за стола. Кто-то тихо вошёл в палату. Оглянувшись, князь признал в вошедшем окольничего Тучкова.
– Чего тебе?
– Бью челом, великий государь Василий Иванович. Соизволь выслушать сына моего Ваську.
– Пусть войдёт.
Несмело ступая, в дверях показался Василий Тучков.
– Великий государь! В бытность на Москве Максима Грека я заходил в его келью…
Василий Иванович поморщился: Максим Грек был в Москве давно, навещали старца многие, к чему этот разговор?
– Видел я у него греческие грамоты…
– А что в тех грамотах было писано, ведаешь?
– Нет.
– Ещё что скажешь?
– Однажды я пришёл в его келью, когда старец Максим только что возвратился от тебя, государь. Просился он отпустить его на Афон, а ты ответил: поживи ещё здесь. Максим Грек был опечален твоим отказом и говорил так: я думал, Василий Иванович благочестивый государь, а он похож на прежних государей, гонителей христианства.
Василий Иванович был взбешён. Только что он познал хулу Скиндера - и вот новое поношение! Успокаивало его лишь то, что один из оскорбителей уже мёртв, а другой терпит лишения за свои зловредные речи в монастырской темнице. Чего же ещё нужно Тучковым?
– Всё?
– Всё, государь.
– Чего же ты хочешь?
– Хочу, чтобы
– Прощаю тебя, ступай прочь.
Едва Тучковы удалились, в палату государя вошла улыбающаяся Елена. Василий Иванович тут же забыл и о грамотах Скиндера, и о бестолковом доносе Василия Тучкова. Он поспешил навстречу своей жене.
– Как спалось, государыня?
– Прекрасно, муж мой.
Елена приблизилась к нему, взяла его за руку и приложила к своему животу. Василий Иванович уловил слабые толчки.
– Что же ты молчишь, или не рад, что скоро у тебя будет наследник?
– Сомнения мешают мне радоваться.
– И я сама сначала сомневалась, потому долго не решалась поведать тебе о младенце. Ныне сомнений больше нет.
– Береги себя, государыня!
– с чувством произнёс великий князь и повернулся к иконам.
– Ежели наградишь меня, Боже, сыном, щедро отблагодарю тебя: построю новые храмы, осыплю милостями многие монастыри. Лишь бы сын в здравии появился на свет Божий!
Неожиданно вспомнилась Соломония. Четыре года назад по Москве прошёл слух, будто родила она сына Георгия. Он сразу же послал в Суздаль дьяков Григория Меньшого Путятина да Третьяка Ракова разузнать правду. Вернувшись, дьяки поведали: сын Соломонии после рождения скончался по болести, они самолично видели, как его хоронили. Да, Соломония безвозвратно ушла из его жизни. И хотя он пожаловал старицу Софью селом Вышеславским и, может быть, не раз пожалует впредь, она существовала в каком-то другом мире, с иными надеждами и заботами.
Так размышлял Василий Иванович, направляясь к митрополиту, чтобы поделиться с ним своей великой радостью.
Митрополит Даниил после беседы с Тучковым почувствовал недомогание. Голова его горела, а тело знобило.
«Ох, некстати лихоманка меня одолела! Дел невпроворот, а тут с лекарем придётся беседу держать».
И Даниил приказал позвать к нему Николая Булева.
В палату вошёл старик с тёмным морщинистым лицом, на котором выделялись светло-голубые, словно выцветшие, глаза. Пышные седые волосы придавали ему внушительный вид. В руках старик держал большую книгу в кожаном переплёте.
– Позвал я тебя, Николай, вот почему. С утра здоров был, а потом вдруг сделалось худо. Никогда ещё не было такого: голова огнём горит, а тело от холода стынет, болит вот тут.
– Даниил приложил руку к левой стороне груди.
– Знакома мне, святой отец, твоя болезнь. Многое помышляешь ты сделать, потому и горит огнём твоя голова.
– Николай говорил спокойно, уверенно, глаза смотрели на больного не мигая. Митрополиту вдруг почудилось, будто заморский лекарь и вправду проведал об его истинных намерениях, и это смутило первосвятителя.
– Верно ты, Николай, молвил: многое хочется успеть сделать на благо отечества. Ведомо, наверно, тебе, что доброписцы Чудова монастыря денно и нощно трудятся над времянными книгами [102] . А за доброписцами глаз да глаз нужен. Вознамерился я с Божьей помощью создать великую времянную книгу [103] .
– Многие большие дела замыслены тобой, святой отец. Но бренное тело наше, постоянно разрушаемое временем, не поспевает за помыслами души. Вот и знобит его. К тому же и сердце поражено недугом. Есть травы, унимающие страдания человеческие. Они описаны в сей премудрой книге, о которой упоминал я святому отцу в прошлый раз. Знакомый ганзейский купец привёз мне её как память о моей далёкой родине.
– Глаза придворного лекаря увлажнились, он с благоговением подал книгу первосвятителю и, пока тот рассматривал её, невольно погрузился в воспоминания.
102
Времянные книги - летописи.
103
Речь идёт о составлении летописного свода, получившего у историков название Никоновского.