Василий Львович Пушкин

Михайлова Наталья Ивановна

Первое представление кантаты на московской сцене состоялось 10 января 1824 года. Исполнил ее П. А. Булахов. 12 января 1824 года А. Я. Булгаков писал брату в Петербург:

«Ты, верно, читал роман или песню молдавскую „Черную шаль“ молодого Пушкина; некто молодой аматер Верстовский сочинил на слова сии музыку, не одну и ту же на все куплеты, но разную, в виде арии. Занавес поднимается, представляется комната, убранная по-молдавски, Булахов, одетый по-молдавски, сидит на диване и смотрит на лежащую перед ним черную шаль, ритурнель печальную играют, он поет: „Гляжу, как безумный, на черную шаль“, — и проч. Музыка прелестна, тем же словом оканчивается; он опять садится, смотрит на шаль и поет: „Смотрю, как безумный, на черную шаль, и нежную душу терзает печаль!“ Занавес опускается, весь театр закричал „фора“, пел другой раз еще лучше. Вызывали автора музыки,

и Верстовский, молодой человек лет восемнадцати, пришел в ложу к Кокошкину, кланяется и благодарит публику. Чудесная мысль! Не знаю, кому она явилась; говорят, Вяземскому. <…> Молодой Пушкин и не подозревает в Бессарабии, где он должен находиться, что его чествуют здесь в Москве и таким новым образом» (слова о П. А. Вяземском и А. С. Пушкине — по-французски) ^[591] .

591

Русский архив. 1901. № 5. С. 30–31.

Жаль, конечно, что А. Я. Булгаков не сообщил в этом письме, был ли на представлении «Черной шали» В. Л. Пушкин и кричал ли он «фора». Но, может быть, и был, как мог быть и на бенефисе П. С. Мочалова в Малом театре 29 октября 1824 года — актер также исполнил кантату А. Н. Верстовского.

Так или иначе, Василий Львович, как и многие, был восхищен стихотворением племянника. В 1822 году он перевел «Черную шаль» на французский язык. В мае 1822 года П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы в Петербург:

«Посылаю тебе французскую „Черную шаль“. Василий Львович измучил от нее свою четверню, разъезжая по всему городу для прочтения, и теперь ездит на извозчике: c'est unfait [592] » ^[593] .

25 мая А. И. Тургенев, в свою очередь, писал П. А. Вяземскому из Петербурга в Москву:

«Посылаю перевод Шиллера „An Emma“, слепого Козлова, который утверждает, что ничего хуже перевода на французский „Черной шали“ не читывал, почему я и не читал его. Но это должно быть тайною для переводчика» ^[594] .

592

Это событие (фр.).

593

Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 2. С. 254.

594

Там же. С. 256.

30 мая П. А. Вяземский в письме А. И. Тургеневу сообщал об Александре Пушкине:

«Кишиневский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вел он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печатании его „Людмилы“? Вся ли она распродана, и нельзя ли подумать о втором издании? Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты» ^[595] .

595

Там же. С. 257.

Запечатывая письмо, П. А. Вяземский вспомнил и про перевод «Черной шали», написав на обороте:

«Не пугайся черному сургучу: другого не попалось под руки, да и Пушкин так натвердил „Черную шаль“» ^[596] .

Перевод Василия Львовича не понравился Сергею Львовичу. «Я очень рад, что ты прочел письмо брата Сергея Львовича; он несправедлив; ближе к подлиннику перевести было нельзя, и мне кажется, что в переводе моем я сохранил, так сказать, колорит ( la couleur) оригинала» ^[597] , — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 6 июня 1822 года.

596

Там

же.

597

Цит. по: Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 1. М., 1999. С. 286.

Василий Львович, позволим себе это заметить, даже усилил восточный колорит оригинала: он дал имя гречанке — Атенаис, армянина почему-то заменил презренным персиянином. В переводе появились такие пронзительные подробности, как слезы, которыми омыта черная шаль, разбитое сердце, в котором молчит жалость, слепая ярость любви, окровавленная голова соперника, темная жуткая ночь, пособница злодейства. Впрочем, ведь подзаголовок перевода Василия Львовича — «вольный перевод с русского». В 1828 году его перевод был напечатан в первом номере «Bulletin du Nord». Читал ли это творение дядюшки его племянник — остается неизвестным.

2. Дядя в письмах и сочинениях племянника

Когда Александр Пушкин выехал из Петербурга в Екатеринослав, коляска увозила его не только от гранитных берегов Невы, дворцов, площадей и улиц великого города. Дорога оставляла позади сослуживцев по Коллегии иностранных дел, приятелей по обществу «Зеленая лампа», друзей-арзамасцев, петербургских литераторов, светских красавиц и актрис. Царскосельский лицей, московское детство становились совсем далеким прошлым. Новые впечатления завораживали. Екатеринослав, Кавказ и Крым, Кишинев, Одесса… Южная роскошь пейзажей: пирамидальные тополя и кипарисы, горы, море, «блеск, и шум, и говор волн». Пестрая разноязычная толпа на пристани. Разговоры о вечном мире и революции. Дружеские пирушки и дуэли. И мимолетные увлечения, и любовь, горячая потребность быть любимым.

А потом — затерянное в глуши северного уезда Михайловское, шум леса, ветра и дождя…

За шесть лет ссылки (целая жизнь) многое написано, многое издано. И многое изменилось — не только в мире, но и в литературе. Он, Александр Пушкин, автор южных романтических поэм, стихотворений, широко известных читателям и по публикациям, и по спискам, становился первым русским поэтом. Уже начат роман «Евгений Онегин», написана трагедия «Борис Годунов»…

А как же Василий Львович, оставшийся там, в родной Москве? Добрый дядюшка из его детства и юности, его парнасский отец, староста «Арзамаса», творец «Опасного соседа»? Как бы ни была богата людьми и событиями биография А. С. Пушкина, представить себе его жизнь и творчество без Василия Львовича невозможно. В годы южной и михайловской ссылок поэт-дядя присутствует в мире его племянника. И дело не только в их несохранившейся переписке. Воспоминания современников, письма Александра Пушкина друзьям, а главное — его произведения свидетельствуют об этом.

2 января 1822 года в письме, отправленном из Кишинева П. А. Вяземскому, А. С. Пушкин спрашивал о готовящемся издании стихотворений дяди:

«…Скоро ли выйдут его творенья? Все они вместе не стоят Буянова; а что-то с ним будет в потомстве? Крайне опасаюсь, чтобы двоюродный брат мой не почелся моим сыном — а долго ли до греха» (XIII, 35).

В феврале 1823 года (а может быть, и ранее) племянник уже держал в руках книгу дяди, вышедшую в свет в ноябре 1822 года. 6 февраля он писал П. А. Вяземскому:

«…Дядя прислал мне свои стихотворения — я было хотел написать об них, кое-что, более для того, чтоб ущипнуть Дмитриева, нежели чтоб порадовать нашего старосту; да не возможно; он так глуп, что язык не повернется похвалить его и не сравнивая с экс-министром Доратом» (имеется в виду И. И. Дмитриев. — Н. М.) (XIII, 58).

Какая резкая оценка! Ее можно объяснить разве что молодой горячностью племянника В. Л. Пушкина: в письме Александр писал о романтической поэзии, о необходимости литературной критики, о будущем литературы. Стихи же дяди, при всех достоинствах — уже прошлое, и он это осознавал. Буянов — совсем другое дело. Опасения племянника в том, что его сочтут автором поэмы дяди, были небезосновательны. Недаром И. И. Дмитриев, когда говорил Василию Львовичу, что лучшее его произведение — «Опасный сосед», прибавлял: «…да и тот приписывают не тебе, а твоему племяннику» ^[598] , и это было правдой.

598

Цит. по: Павлищев Л. Н. Из семейной хроники: воспоминания об А. С. Пушкине. М., 1890. С. 11.