Вася Чапаев
Шрифт:
— Васьки, разлейте водку!
Водка находилась в бочонке; ее надо было наливать в большой синий чайник, из которого уже сам Цепумин разливал ее по графинчикам. Посетители тоже орали:
— Васьки, приберите стол! Васьки, тарелку! Васьки, почему ножик не режет?
Васьки бегали на кухню и, набрав полные подносы еды и посуды, ставили их перед хозяином. Цепунин быстро подсчитывал стоимость, и Васьки тащили подносы на столики заказчиков.
Ах, зачем эта ночь Так— распевал граммофон.
На кухне в синем чаду подгоревшего масла метались у плиты потные, одуревшие повар и стряпуха. В углу громыхала посудой судомойка. По локоть опуская в деревянную лохань худые, с потрескавшейся кожей руки, она полоскала тарелки в грязной, жирной воде.
— Давай посуду! — рычал на нее повар.
— Васьки! — плачущим голосом звала судомойка. — Чего ж вы грязную посуду со столов не собираете? Самой мне, что ли, идтить?
К ночи трактир гудел. В граммофоне дурацкими голосами разговаривали Бим и Бом:
— Скажите, пожалуйста, это солнце или луна?
— Не знаю, я не здешний!
— Охо-хо-хо! — гоготал трактир.
Эх, загулял, загулял, загулял Парень молодой, молодой! В красненькой рубашечке, Фартовенький такой!..— Хозяин, цыганскую! — требовали гладкие, розовые, как ошпаренные поросята, молодые купчики.
— Со слязой, хозяин! Гулям, братцы!
А слеза за слезой Покатилась из глаз!— навзрыд рыдала граммофонная труба.
Уцепившись за скатерку, медленно валился под стол до одури упившийся посетитель и засыпал среди осколков посуды, объедков и огрызков.
— Васьки, растолкайте его! Васьки, приберите!
Бурлила в трактире дымная, пьяная жизнь, и мутный водоворот кружил Васек вокруг столиков, выносил на кухню, прибивал к буфетной стойке и снова бросал от столика к столику.
А за стойкой, спокойный, словно валун посередине реки, возвышался Цепунин. Только руки его, не видимые другим, воровато шуршали бумажками, приглушенно звенькали серебром, раскладывая выручку по отделениям железного ящика — кассы.
Открывался трактир в восемь утра, а закрывался когда как. Иной раз подгулявшие посетители не расходились до глубокой ночи. Тогда ребята ночевали в трактире, укладываясь спать на столах. Сивушный дух, стоявший в заведении, давил их кошмарами, и поутру Васьки просыпались как очумелые.
Голубое и зеленое лето прошумело мимо окон трактира, а ребятам ни разу не пришлось погулять.
Цепунин положил им жалованье — десять рублей в месяц на двоих. И эта пятерка держала их на постылой работе.
Васьки постепенно привыкли к тычкам и подзатыльникам и, разговаривая, запросто сыпали скверными, кабацкими словами.
На Васяту все чаще и чаще находило беспричинное веселье, которое не очень нравилось Васе.
— Ты чего, как дурачок, регочешь? — сердито спрашивал он блаженно ухмыляющегося приятеля. — Пьяный ты, что ли?
— Выдумаешь тоже. Так просто, — отговаривался Васята.
Однажды, пробегая коридорчиком на кухню, Вася увидел, как Васята, опрокинув графин, ловил на язык оставшиеся капли водки.
Похолодев от гнева, Вася что есть силы ударил его по спине.
— Ты чего делаешь, пьянюга паршивый?
Васята трусливо замигал:
— Я попробовать, Вась, ей-богу...
— Я тебе попробую! — заикаясь от возмущения, выговаривал Вася. — Я тебе так попробую, что больше не захочешь!
Целый день Васята старался увернуться от суровых глаз приятеля. С работы они, как всегда, пошли вместе.
— Ну не серчай, Вась! Сказал, не буду — и не буду, — умолял Васята. — Ну с чего ты взбеленился? Подумаешь, попробовал... капельку.
Вася засмеялся:
— А может, мне самому было выпить охота? Васята, а хорошо бывает, когда выпьешь?
— Ой, хорошо! Чего-то все весело! И бегать легко. Очень помогает от устатку, — захлебываясь от восторга, разоткровенничался Васята. — Ты попробуй, я тебе наберу, и в стопках тоже иногда много остается... Ой, чего ты, Васька, Васька! — завопил Васята, неожиданно прижатый к забору.
— Ты, что ль, вправду подумал, что я водки захотел? Мне узнать надо было, в первый раз ты опивки долизываешь или нет. А раз повадился, я тебя отважу!
Васята загораживался от сыплющихся на него ударов.
— Не пей! Не подлизывай, пьяница! Вот получи под расчет! — Вася еще раз наградил пьянчужку оплеухой и отошел.
— Попомни, опивала трактирная, дружить с тобой больше не буду, а все равно, если замечу, буду бить. — И, засунув руки в карманы, Вася пошел прочь.
Васята понуро брел за ним, размазывая рукавом слезы.
Вася убыстрял шаги. Гнев прошел, осталась жалость. Он представил себе, как его дружок, пьяный и грязный, ползает по заплеванному полу трактира, так же как те пропойцы... Нет! Такого Вася не допустит. Сказать отцу Васяты? Ну, а чего тот сделает? Только изобьет... Вася так стремительно обернулся, что Васята, не отстающий ни на шаг налетел на него.
— Васята, не пей больше, Васята! — схватив приятеля за плечи, горячо зашептал Вася.
...Под старой ветлой в обнимку стояли ровесники.
Один из них, уткнувшись в плечо другому и всхлипывая, повторял:
— Не буду... никогда не буду.
Другой по-отцовски гладил его по голове и говорил:
— Ведь нам с тобой еще расти надо, так на кой она нам сдалась, водка-то?
«Хорошие мальчики...» — шепнул ветле налетевший ветер.
«Хорошие...» — вздохнула ветла.
Васьки взрослели. Тоненькие морщинки прорезали лоб, собрались в пучочки около потускневших глаз. Появилась профессиональная вертлявость. Балансируя нагруженными подносами, они, как вьюны, изгибаясь всем телом, скользили между столиками, угодливо смахивали крошки и выслушивали заказы.