Вася-василиск
Шрифт:
— А кто вас просил меня откачивать? — Матвеевна раздраженно выплюнула дольку и отерла рот рукавом больничного халата. — Вечно вы в чужую жизнь лезете! Ни житья от вас, ни смерти…
Петр Алексеевич неожиданно заржал и сгреб ее в охапку. Обнял крепко, аж суставы хрустнули:
— Вот за что я тебя люблю, ведьма ты старая? Ведь от тебя слова доброго вовек не дождешься! И будем в твою жизнь лезть! Все будем! Ты у нас теперь знаешь кто? Ты у нас на всю страну известный мастер-самородок! Во как! После того, как на смотре твой лесоруб в нокаут всю комиссию положил,
— Ну и дураки! Я ж там молодая совсем снята…
— Неважно, мать. Гении не стареют — журналистка так и сказала. Потом из города телевидение приезжало. Отсняли твой дом, работы твои, у всей деревни интервью взяли. Эх, мать ты тут весь свой триумф пропустила…
— Погоди, какое телевидение? Прямо по дому моему шарились, да?..
— А чего тебе от страны скрывать? Гении они не себе принадлежат, а всему миру. Ничего, привыкнешь еще к славе…
Как это — нечего скрывать, охнула про себя Матвеевна. А Васенька? Видимо, последнее она произнесла вслух, потому что председатель тотчас откликнулся:
— Ты это о ком? О петухе что ли? Не расстраивайся, ничего с ним не случилось. Его еще до всех событий Сашка Сыкин на постой взял. Сказал, что присмотрит в лучшем виде. Эй! Ту куда это собралась?..
Матвеевна шустро откинула одеяло, сбросила ноги с кровати и отпихнула заботливые председательские руки.
— Пусти! Некогда мне тут разлеживаться!
— Тебя еще доктора не выписали.
— И не надо меня выписывать, сама уйду. Отстань, кому сказано, не зли! А если помочь хочешь, до дому подвези.
О последнем Анна Матвеевна потом немало пожалела. Оказалось, за то время, которое она провела в больнице, произошло столько нового, что председатель всю дорогу тарахтел, не замолкая, аж в ушах от него звенело. И под конец, когда грузовик уже остановился и высадил Матвеевну возле Ссыкиного дома, Петр Алексеевич огорошил еще одной новостью.
— Ах, черт! Самое-то главное забыл сказать — повышают меня! В областное руководство переводят. Теперь как возьмусь порядок наводить — ух! Но тебя, мать, не забуду. Выбью тебе ресурсы, твори всем на радость!
— Иди к черту! — оценила заботу Матвеевна.
— Хоть к черту, хоть к дьяволу! — снова рассмеялся председатель. — От тебя, мать, принимаю любые директивы! Ну, бывай, родная. Не поминай лихом.
— Петр Лексеич, — крикнула Матвеевна, когда председатель захлопнул за собой дверь кабины. — А заместо тебя кто же будет?
— Это вам решать. У нас нынче демократия. Выборы проведем.
— Придумали еще! — проворчала Анна Матвеевна, открывая калитку. — Дрёмократию какую-то… Выборы-шмыборы. Эй, Ссыка, отдавай маво петуха, пока я тебе по шее не надавала!
Дом был пуст. Таким гулким и обветшалым Анна Матвеевна его никогда не видела. Доски под ногами пожаловались на старость, табуретка протянула стреноженные паутиной ножки, на столе усохла в камень хлебная горбушка, а на окошке умерла герань, свесившись из горшка, как мировая скорбь. Матвеевна застыла на пороге, не зная, за что в первую голову хвататься. А Вася своими куриными мозгами не заметил ничего необычного. Он радостно вскочил на лавку, и, вытянув шею, заглянул в печь, где обычно Матвеевна держала его миску. Ткнул клювом присохшую ко дну макаронину и разочарованно оглянулся. Стало быть, с него и начинать. Анна Матвеевна зажгла газ, поставила на огонь кастрюльку с водой и взялась за тряпку. До ночи кашеварила, шуршала веником, смахивала пыль, сметала на совок пауков и скребла пол. Спать улеглась за полночь, когда дом залоснился, словно заласканный кот, а сама она едва ворочала руками от усталости.
«Докатилась — тяжко думала Матвеевна, закутываясь одеялом. — За всю жизнь ни одной курице шею не свернула, ни одну мышь не придавила, а на старости — на тебе! — человека грохнула. И как теперь помирать? С таким-то грехом…»
Пружины покряхтели и затихли. В ногах свернулся Вася и тотчас затянул лиловой пленкой глаза.
— Да и пока я помру, — продолжала грызть себя Матвеевна. — Сколько всего наворотиться… С Васей-то под боком спокойной жизни не получится. Он ведь не курица, он змей.
Она протянула руку и погладила Васю по чешуйчатой спине. Вася, не открывая глаз, блаженно засопел и перевернулся, подставляя под руки желтое брюхо.
— И что мне нам с тобой дальше-то делать? Как жить?
Еще один сон Анны Матвеевны, приснившийся в ту же ночь.
И снова все было по-новому — и без лестницы, и без темных сеней. Крыльцо из трех ступенек да запертая дверь. Анна Матвеевна огляделась, нет ли поблизости апостола Павла. Не найдя, решилась постучать.
— Чего тебе? — не слишком любезно отозвались из-за двери.
— Мне бы с богом переговорить…
— Его всемогущество сегодня не принимают. У нас чрезвычайная ситуация. Слыхала, что Америке творится? Ураганом три города смыло.
— У нас тоже дождь с градом прошел, — уперлась Матвеевна. — Ничего, пережили, не велика беда. Мне бы спросить, что дальше делать-то?
— А то тебе не известно, что делать. Жить, как все живут. Соблюдая заповеди.
— Я не могу соблюдая, у меня василиск.
— А-а… — протянули за дверью. — Хорошо, постой тут, я спрошу.
Ждать долго не пришлось, голос снова появился почти тот час.
— Слышь, старушка, тебе велено передать, что план действия остается прежний. Бог тебя навестит, как только освободится маленько.
— Но я больше не хочу! — закричала Анна Матвеевна. — Я не могу! Я… я…
Она в волнении взмахнула руками, словно нужные ей слова можно было поймать в воздухе. И, действительно, в ладони сама собой появилась мятая бумажка, на которой корявым почерком Анны Матвеевны было написано: «Заявление. Я, Коростылева Анна Матвеевна, прошу уволить меня из божьих рыцарей по собственной немочи».