Ватерлиния (сборник)
Шрифт:
Больше они не разговаривали. Холмы постепенно приближались, разлившаяся до самого горизонта вода обтекала их справа и слева, и уже был виден впереди кусок станционного дебаркадера. Лагерь, очевидно, находился дальше. Иди, малыш, сказал про себя Шабан. Там палатки, сборные домики, сухая одежда, еда. Там о тебе позаботятся, там тебя выслушают и попытаются найти твоих несуществующих родителей, и ты, наверно, будешь плакать, когда их не найдут, но плакать так, чтобы взрослые не видели, ведь ты уже большой. Иди туда, малыш. Там твой дом. Ты пройдешь десяток шагов и забудешь меня навсегда, в твоей ментограмме не останется и следа
Иди, малыш…
Он остановился. Мальчик шел вперед, устало, но упрямо шлепая по гравию мокрыми сандалиями, и, пока он не скрылся из виду, Шабан смотрел ему вслед.
1997–1998 гг.
Вычислитель
Глава 1
Изгнанники
Если бы кому-нибудь взбрело на ум отведать здешней воды, он несомненно нашел бы, что она горька, имеет внятный тухлый привкус и вдобавок заметно солоновата – не настолько, чтобы ее совсем нельзя было пить, однако вполне достаточно, чтобы напрочь отбить такое желание у любого, кто не издыхает от жажды.
И вид воды тоже не радовал глаз. Вдавив кружку или котелок в упругий ковер из переплетенных растений, жаждущий мог нацедить порцию бурой от торфяной взвеси жижицы, часто с маслянистой пленкой на поверхности и всегда с полчищами суетящихся крошечных организмов, совершенно безвредных, но вызывающих омерзение даже у не слишком брезгливого человека.
Бредущий по болоту не умер бы от жажды, не имея при себе опреснителя или фильтра с ионообменником, совсем нет. Более того, потребление солоноватой воды не грозило его здоровью по меньшей мере в течение нескольких недель, а что до неприятных ощущений, то это, как водится, дело сугубо личное и мало кому интересное. Равным образом никого и никогда не интересовало, грозило ли бы обезвоживание организма тому, кто проведет на болоте свыше нескольких недель. Не интересовало просто потому, что прожить на болоте столь долго – уже из разряда невероятных чудес, требующих столь же невероятного везения, и вода тут совершенно ни при чем.
Легенды были, да. Но не статистика. Ни на Хляби, ни на любой другой планете, освоенной людьми, статистика не оперирует категориями невероятного.
Большой автобус без окон, со значком департамента юстиции на борту низко протянул над плоским берегом, погасил скорость возле вышки энергоизлучателя, убрал антиграв и с коротким скрежетом опустился на щебнистую почву. Судя по скучной невыразительности подлета и посадки, управлялся он киберпилотом, давным-давно нащупавшим оптимальную последовательность маневров на данном маршруте и не склонным экспериментировать. Чмокнув, лопнула дверная мембрана. Подобно дразнящему языку выдвинулся и лег на щебень трап.
Те, кто вышел из автобуса, четко делились на две категории: люди с оружием и невооруженные. Последние были скованы между собой наручниками в длинную цепочку. Их было десять: семеро мужчин и три женщины, одетых в тюремную униформу – тяжелые башмаки, черные обтягивающие штаны, мешающие чересчур быстрой ходьбе, не говоря уже о беге, черные тюремные робы с большим белым кругом на спине, светящимся и в темноте, однако же не настолько ярко, чтобы помешать прицеливанию.
Одна из женщин всхлипывала. Мужчины угрюмо молчали. Кружилась и лезла в глаза мошкара.
По знаку старшего в команде, немолодого плотного служаки со скромными нашивками лейтенанта и лицом кирпичного цвета, конвойные рассыпались цепью и взяли оружие на изготовку. Пусть у осужденных нет ни малейшего шанса избежать наказания, в деле исполнения приговора случается всякое. Кто-то может вообразить, что умереть, попытавшись убить другого, – легче.
Первым от человечьей гирлянды отцепили ничем не примечательного мужчину лет тридцати пяти. Подтолкнув в спину – мимо вышки, к болоту, начинавшемуся шагах в ста, – сообщили сиплой скороговоркой:
– Туда. Пройти двадцать шагов, повернуться, ждать. Марш.
Мужчина потер запястье. Оглянулся через плечо.
– Кордонный невод снят?
– Специально для тебя оставили, – ухмыльнулись сзади. – Пошел, умник. Других задерживаешь.
Мужчина сделал шаг. На втором шаге он по-футбольному пнул носком ботинка кучку мелкого щебня – веером брызнули камешки. В трех шагах впереди они наткнулись на что-то невидимое, взвизгнули и повисли серым облачком. На землю посыпался песок.
– А я думал, что на Хляби смертной казни не существует, – кротко произнес мужчина. – Я ошибался?
– На вышке! – гаркнул служака, задрав к небу кирпичное лицо. Наверху показалось другое лицо, не кирпичное, заспанное. – Спишь? Гауптвахты захотел? Почему не снял кордон?
– Виноват, – отчаянно пискнули сверху. – Э… на болоте замечено движение, господин лейтенант.
– Врешь, как всегда. – Кирпичный служака презрительно сплюнул под ноги. – А хоть бы и так – что мне твое движение? Живо снимай кордон. Жду три секунды, о четвертой пожалеешь.
– Готово, господин лейтенант.
– Отставить словоблудие! Как положено рапортовать?
– Кордонный невод снят, господин лейтенант.
Несколько мгновений служака зло сопел, в то время как отделенный от гирлянды мужчина смотрел на него с ироническим сочувствием. Затем осужденный получил тычок промеж лопаток и разом проскочил место, где еще висела пыль от камешков. Из того, что он остался цел, а не был расчленен на тысячу-другую кусочков, можно было заключить, что теперь кордон и вправду временно отключен.
Только для пропуска приговоренных.
– Двадцать шагов вперед. Повернуться, ждать.
Мужчина послушно выполнил требуемое.
Следующей отцепили полную низенькую женщину средних лет. Получив ту же команду, Кубышечка завертела головой на короткой шеенке, как бы что-то высматривая, и, видно, не высмотрела, поскольку, округлив и без того круглые от природы глаза, вопросила кирпичнолицего:
– А… где космодром?
Лейтенант сделал ленивое движение, отчего голова женщины мигом втянулась в плечи.
– Марш.
– Меня ведь… к изгнанию, – плаксиво проговорила Кубышечка, пятясь от кирпичнолицего мелкими шажками. – К изгнанию только… – Она всхлипнула, готовая разрыдаться. – Я ведь не здешняя, я туристка, меня вообще по ошибке… Я думала… космодром…