Ватерлоо Шарпа
Шрифт:
— Ну, если ты так считаешь, Чарльз.
— Да, я так считаю. — Газета снова поднялась, показывая, что разговор закончен.
Если бы еще один пребывающий в Брюсселе английский герцог — Веллингтон, узнал, что Ричмонд уберег его от беспокойства насчет герцогини, он был бы весьма благодарен: у командующего британской и голландской армиями хватало поводов для беспокойства и без этого. И самой малой из них был голод. Из горького опыта герцог знал, что ему придется столько разговаривать на этом балу, что его ужин неминуемо остынет. Поэтому он распорядился, чтобы в три часа пополудни ему подали кусок жареной баранины.
Затем, заметив, что на западе собираются тучи, он совершил прогулку по Брюсселю. Во время прогулки он старался выглядеть жизнерадостным, ибо знал, что жители Брюсселя симпатизируют французам, и любой признак беспокойства войск союзников они расценивали как упадок духа британско-голландских войск.
А боеготовность этих войск была главной из беспокойств герцога. На бумаге их численность составляла девяносто тысяч человек, но надежными из них являлась едва ли половина.
Ядром армии Веллингтона была пехота. У него было тридцать батальонов красномундирников, однако лишь половина из них принимала участие в испанской кампании, а надежность остальных была неизвестной. У него имелось несколько превосходных батальонов Немецкого Королевского Легиона и еще несколько полных энергии войск из Ганновера, но вместе немецкая и британская пехота насчитывала менее сорока тысяч человек. Их дополняли голландско-бельгийские войска, числом чуть более сорока тысяч человек, и на них герцог не полагался полностью. Многие из них воевали за Императора и все еще носили императорские мундиры. Король Нидерландов убедительно заверил герцога, что бельгийцы будут сражаться, но вот за кого, Веллингтон сказать не мог.
Герцог располагал также и кавалерией, но Веллингтон не верил в кавалерию, ни в британскую, ни в голландскую. Немецкая кавалерия была великолепна, но слишком малочисленна, а вот британская кавалерия — это просто кучка верховых идиотов: слишком дорогие войска из напыщенных, склонных к безрассудству людей, совершенно незнакомых с понятием о дисциплине. По мнению герцога, голландско-бельгийская кавалерия могла хоть сегодня собирать вещички и валить домой.
Итак, у него было девяносто тысяч человек, из которых лишь половина могла нормально сражаться, и ему предстояло выставить их против ста тысяч ветеранов Наполеона. Наполеоновские ветераны, обиженные правлением Бурбонов, с радостью приветствовали возвращение Наполеона и стекались под его орлы. Французская армия, которая, как все еще считал герцог, скапливается у южных границ, являлась лучшей из тех, что когда-либо имел Наполеон. Каждый в этой армии когда-либо воевал, каждый был прекрасно экипирован, и каждый горел желанием отомстить всем, кто унизил Францию в 1814 году. И хотя герцог имел причины беспокоиться, он прогуливался по рю-Рояль с бодрым выражением лица, чтобы его отчаяние невольно не придало врагу смелости. Также герцог надеялся на то, что его армия не будет вынуждена сражаться с Наполеоном в одиночку, ведь неподалеку стоят прусские войска герцога Блюхера. Если британские и прусские войска воссоединятся, они победят, в противном случае, опасался герцог, они оба будут уничтожены.
А в двадцати пяти милях к югу французские войска уже вынуждали пруссаков отступить к востоку, подальше от британцев. Никто в Брюсселе не ведал, что французы уже начали вторжение; вместо этого Брюссель готовился к балу, а толстый прусский майор, доел своего жареного цыпленка, прикончил вино, и неспешно направился на север.
В час пополудни, через восемь часов после того как в Шарлеруа раздались первые выстрелы, Шарп встретился с группой кавалеристов; патруль всадников в темно-красных мундирах, скакавших по лугу, окружил Шарпа и двух его лошадей. Это были люди из Ганновера, изгнанники, сформировавшие Немецкий Королевский Легион, который так хорошо сражался в Испании. Немецкие солдаты с подозрением рассматривали странный мундир Шарпа, а потом один из них углядел имперское «N» на седле лошади Шарпа, из ножен взметнулись сабли, а всадники призвали Шарпа сдаться.
— Да отвалите вы, — зарычал Шарп.
— Вы англичанин? — спросил немецкий капитан по-английски. У него был великолепный мерин черной масти, свежий и ухоженный. На его седле был выдавлен британский королевский вензель, напоминающий, что король Англии являлся также и монархом Ганновера.
— Я подполковник Шарп из штаба Принца Оранского.
— Вы должны извинить нас, сэр. — Капитан, представившийся как Ганс Блазендорф, убрал саблю. Он сказал Шарпу, что его разъезд был одним из многих таких же, ежедневно патрулировавших территорию до французской границы и обратно; конкретно им было приказано разведать обстановку к югу и востоку от Монса до Шамбра, но не заезжать на прусскую территорию.
— Французы уже в Шарлеруа, — сказал ему Шарп.
Блазендорф раскрыл рот от неожиданной новости.
— Это достоверные данные?
— Достоверные!? — Усталость сделала Шарпа несдержанным. — Я только что оттуда! Вот эта лошадь принадлежала французскому драгуну, я встретил его к северу от города.
Немец понял срочность этой новости. Он вырвал листок из записной книжки, протянул Шарпу карандаш и вызвался доставить депешу в штаб генерала Дорнберга в Монс. Дорнберг был командиром этих патрулей, наблюдающих за французской границей, и то, что один из них обнаружил Шарпа было удачей; по чистой случайности Шарп встретил именно тех, в чьи обязанности и входило предупреждать войска союзников о вторжении французов.
Шарп позаимствовал у одного из кавалеристов кивер и использовал его жесткий плоский верх как письменную доску. Он писал не очень правильно из-за того, что научился грамоте слишком поздно и, хотя Люсиль научила его читать намного лучше, чем ранее, он все еще писал весьма неуклюже. Тем не менее, он как мог описал то, что увидел — что крупные силы французской пехоты, кавалерии и артиллерии прошли по дороге от Шарлеруа к Брюсселю. Захваченный французский пленный доложил о том, что сам Наполеон, вероятно, идет вместе с войсками, но пленный не уверен в этом. Шарп знал, что это важно, ведь там где идет Наполеон и будет нанесен основной удар французов.
Он написал внизу депеши свое имя и звание и протянул депешу Блазендорфу, который заверил Шарпа, что донесение будет оставлено так быстро, как только лошади смогут скакать по пересеченной местности.
— И попросите генерала Дорнберга сказать начальнику штаба Принца Оранского, что я наблюдаю за дорогой Шарлеруа, — добавил Шарп.
Блазендорф кивнул и, уже поворачивая лошадь, осознал сказанное.
— Вы возвращаетесь к дороге, сэр? — спросил он в изумлении.
— Да.
Шарп, передав сообщение в надежные руки, был теперь свободен и мог вернуться и наблюдать за французами. По правде говоря, он не хотел идти туда, он сильно устал и натер ляжки о седло, но союзные войска сейчас нуждались в точных новостях о вражеских силах и передвижениях, чтобы их ответ был точным, быстрым и смертельным. Кроме того, появление французов вызвало у Шарпа старое возбуждение. Он думал, что жизнь в Нормандии заставила его относиться к ним по-другому, но он столько лет провел в битвах с лягушатниками, что теперь осознал, что страстно хочет снова видеть их битыми.
И теперь уже по привычке, а не из-за долга он развернулся и поскакал обратно.
Генерал-майор сэр Уильям Дорнберг получил нацарапанную карандашом депешу в ратуше Монса, которую он превратил в свой штаб. Комната, увешанная геральдическими щитами, очень соответствовала чувству собственного достоинства генерала. Дорнебрг был очень гордым и тщеславным человеком убежденным, что Европа не ценит по достоинству его военный гений. Он когда-то сражался за Францию, но там не продвинулся дальше полковника, поэтому переметнулся к британцам, которые возвели его в рыцарское достоинство и присвоили чин генерала, но даже так он чувствовал себя обиженным. Его назначили командовать кавалерийской бригадой численностью едва в тысячу двести сабель, а люди менее талантливые, чем он, командовали дивизиями. А этот Принц Оранский, всего лишь неоперившийся птенец, командовал аж корпусом!
— Кто был тот человек? — спросил он капитана Блазендорфа.
— Англичанин, сэр. Подполковник.
— На французской лошади, вы сказали?
— Он сказал, что захватил ее, сэр.
Дорнберг неодобрительно посмотрел на донесение, написано корявыми крупными буквами, как будто их начертил ребенок.
— К какому подразделению он принадлежит. Шарп, так вроде его имя, да?
— Если это тот самый Шарп, о котором я думаю, сэр, то это весьма знаменитый солдат. Я помню, в Испании…
— Испания! Испания! Все что я слышу — это Испания! — Дорнберг хлопнул ладонью по столу, и взглянул на Блазендорфа. — Послушать некоторых офицеров в их армии, так если ты не воевал в Испании, то ничего и не знаешь про войну!