Вайзер Давидек

Хюлле Павел

Он не отвечал. Это означало, что он согласен.

Сам не знаю, как это получилось – вместо того чтобы ехать на автобусе, я иду на эту встречу пешком. Сначала миную Буковую горку, где новые чистенькие аллеи ничем не напоминают те времена. По левую руку было брентовское кладбище. Вот здесь… Но на большом пустыре нет надгробий с готическими буквами. Деревья вырублены. Бульдозер рядом с кирпичным костелом сгребает в кучу груды камней и разбитых плит. Роет котлован для фундамента под новый, намного больший костел, котлован глубиной в несколько метров и размером со спортивную площадку. Иду дальше. Там, где находился пустой склеп, стоит четырехэтажный дом с тремя подъездами. Первые жильцы вешают занавески и отмывают окна после маляров,

хотя холодно. Я стою на железнодорожной насыпи. Там, где за стеной леса виднелись окружающие стрельбище холмы, теперь я вижу еще не облицованные башни-многоэтажки. Одна, другая, третья и за ними еще одна. Поверхность насыпи вся в колдобинах – ее разъездили машины садоводов и грузовики. Я иду дальше по насыпи, до самого рембеховского шоссе. Но оно не похоже на шоссе. Это обыкновенная улица с тротуарами, фонарями, и на ней много машин. Я устал, совсем как старик. Жалею, что не поехал автобусом. А может, думаю я, и хорошо, что посмотрел. Ведь Петр всегда начинает разговор с расспросов, что происходит в городе. Просит рассказывать ему все до мелочей, очень подробно. Так что я еще раз взгляну на все это и пойду к нему на кладбище. Не задумываясь больше, иду по улице вниз, а потом направо вверх, и вот я там, куда должен был попасть. Если свернуть от ворот кладбища направо, можно дойти до сумасшедшего дома. Если бы я пошел в этом направлении, то, минуя корпуса с зарешеченными окнами, окруженные старым парком, я бы дошел до того места, где в последний раз видел Вайзера. Но не для того я проделал такой длинный путь. Сейчас мне нужно поговорить с Петром. Сажусь на холодную плиту и поправляю кашне.

– Прочитал? – спрашиваю я, хотя не знаю, настроен ли он на разговор.

– Да, – отвечает он.

С минуту молчим. Я вытаскиваю рукопись из щели и прячу в сумку. Но Петр не начинает со своего «что слышно». Наша беседа принимает сегодня несколько иной характер, я чувствую это, когда звучит первая фраза:

– Ты не написал, в каком платье была Элька.

– Когда?

– Над Стрижей.

– Конечно, в красном.

– Это нужно отметить.

– В том самом, в котором была на аэродроме.

– Ну хорошо. А что с оружием, которое прятал Вайзер? На следствии говорили, что нашли только взрывчатку. А об оружии ни слова!

– Они не нашли ничего, кроме тротила и детонаторов. Должно быть, Вайзер перепрятал все еще до того, как мы пошли на завод искать его. Помнишь – проход в стене, через который ходили в его тайник, был заложен.

– Помню.

– Вот именно. Он все предвидел и точно рассчитал, согласен?

– Теперь о других деталях. М-ский получился как в жизни, очень похож. Но только он наверняка не допускал ошибок в природоведении. Он никогда не ошибался в названии растения, насекомого, бабочки или в классификации, а ты…

– А разве это была не арника горная?

– Конечно, это была Arnica montana,цветок горной арники, которую еще называют арникой обыкновенной. Но ты написал, что М-ский отнес ее к подсемейству Liguliflorae, или хоботкоцветных. А М-ский не ошибался в классификации никогда. К этому подсемейству принадлежит, например, Scorzonera hispanicaили Taraxacum officinale,но…

– Господи, а это что такое?

– Scorzonera hispanica?Козелец испанский. A Taraxacum officinale– дикий цикорий, или просто одуванчик. Вот они относятся к подсемейству Liguliflorae,но никак не Arnica montana!!!

– С ума сойти, откуда ты знаешь эти названия? М-ский этому не учил.

– Arnica montanaпринадлежит к подсемейству трубкоцветных, по латыни Tubuliflorae,к тому же, что, скажем,

и Achillea millefolium,то есть тысячелистник обыкновенный.

– Разве это так уж важно?

– Если ты писал об М-ском – очень важно. Но у меня есть еще кое-что: Хорст Меллер. Ты узнал, кто он такой?

– Помилуй, кого это сейчас волнует, кем был какой-то Хорст Меллер?

– Согласен, но ты иногда увлекаешься какой-нибудь маловажной подробностью, а главное действие тормозится. С муравьями ты переборщил. Муравьи никого не трогают. Или вот запах из колбасной за магазином Пирсона. Разве это не перебор?

– Думаю, нет. Если ты придираешься к подсемейству Arnica montana,то муравьи и колбасная не менее важны.

– Сейчас мы договоримся до того, что все важно.

– Чтоб ты знал: или ничего, или все.

– Тогда почему не написал, что я всегда боялся темноты? Коридоров и неосвещенных подвалов? Даже на Стриже я не вошел в этот проклятый туннель. Ждал их и считал, но не заглядывал внутрь. Почему ты об этом не написал?

– Ты ведь был с другой стороны, как же я мог об этом написать?

– Разве ты не видел мой силуэт?

– Нет. Видел спину Эльки, как она шла в том направлении, больше ничего.

– И еще, зачем ты придумал какого-то директора? В восьмилетке тогда были заведующие.

– Да, но потом, когда тебя уже не было, их переименовали в директоров.

– Ну и что?

– Если ты считаешь, что это важно, я переделаю его обратно в заведующего. Надеюсь, он не рассердится, все равно давно уж на пенсии.

– Кроме этого, все так, как было.

– И больше ничего мне не скажешь?

– А чего ты ждешь? Я прочитал и говорю о том, что заметил.

– А Вайзер?

– Что Вайзер?

– Что бы ты о нем сказал? Он ведь не хотел стать цирковым артистом. Обманывал нас. Где он сейчас?

– Написал и не знаешь?

– Знаю больше, чем знал, но не все. Поэтому и прихожу к тебе. Я должен знать правду.

– Я сдержал обещание, а ты опять за свое.

– Что с ним стало?

– Мы и так разговариваем слишком долго.

– Что с ним стало? Почему ты молчишь? Почему перестал отвечать, Петр?

Да. Пойдешь той самой тропкой от кладбища сначала вниз, потом в гору, а потом еще раз вниз. Постоишь над быстрой речушкой, там, где она исчезает под низким сводом туннеля. Войдешь в холодную воду и станешь у самого входа, руками уперевшись во влажный бетон. Наберешь воздуха в легкие и, как в горах, крикнешь: «Вайзер!» Эхо ответит тебе глухо, но только оно, только оно. Та же вода, что и много лет назад, будет шуметь на бетонных порогах, и, если бы не хмурое небо в тучах, ты бы подумал, что сейчас – это тогда. «Вайзер! – крикнешь. – Вайзер, я знаю, что ты там!» – и швырнешь камень в черный зев. Ответит тебе только всплеск воды. «Вайзер! – крикнешь снова. – Я знаю, что ты там, вылезай сейчас же!» В шуме и бульканье не будет ответа. «Вайзер, паршивец, вылезай! – будешь ты кричать все громче. – Ты слышишь меня?» Всунешь голову в черный зев и, все глубже погружаясь в воду, поползешь на коленях среди тины, скользких водорослей и камней к светящейся точке впереди. «Вайзер, – закричишь, – не обманывай меня, чертов сын, я знаю, что ты здесь!» Бубнящий отзвук прокатится над тобой, словно по насыпи наверху протарахтел локомотив, но никто не ответит на твой зов. Ты выйдешь наконец из туннеля, весь в тине, с одежды стекает вода. Сядешь на берегу речки и, дрожа от холода, вспомнишь слова той дразнилки: «Вайзер Давидек не ходит в костел!» Посмотришь в небо, где за свинцовыми тучами гудят двигатели невидимого самолета. И вместо того чтобы говорить что-то, ругаться и проклинать, подумаешь, что все, что видели твои глаза, и все, чего касались твои руки, давно уже рассыпалось в прах. Будешь смотреть перед собой тупым, неподвижным взглядом, не слыша уже ни воды, ни ветра, который будет трепать твои слипшиеся волосы.