Важный разговор [Повести, рассказы]
Шрифт:
Ванята перебирал по пальцам все хорошее и плохое, что удалось ему пока сделать. Получалось так на так: и то было и это. Порой таскал из школы двойки, нырял ложкой в банку с вареньем; однажды разбил в доме Гриши Самохина стекло. Приходил Гришин отец, стыдил при матери, сулил вздуть ремнем.
Но уезжать из-за этого, конечно, не стоило. Гришин отец, если разобраться, тоже неправ. Весной Гриша высадил в их окне стекло, но мать не сказала ему ни слова. Залепила дыру бумагой — и все… Нет, как ни крути, как ни верти, а Ванята тут ни при чем. Он лишь косвенное приложение к тому, что случилось в жизни
Зря мать хитрит и скрывает что-то от Ваняты. До сих пор секретов у них не было. Все по правде, по-честному. А дед Егорышев верно говорит: шила в мешке не утаишь. Правда все равно когда-нибудь вылезет наружу. Пасечник не желал Ваняте зла. Об этом даже думать нечего. Егорышев и Ванята — давние друзья. Ванята приходил в сад к пасечнику, лакомился сотовым медом, в котором застряли крылышки пчел, терпеливо слушал его рассказы. Пасечнику не хотелось терять ценного собеседника. Он Ваняте намекал, что теперь развелись такие люди, которые сами лезут вперед с разговорами, а слушать и вникать не умеют.
Что же, в конце концов, получилось у матери — поссорилась с доярками, отругал ни за что ни про что председатель колхоза? Председатель был человек крутой, горячий и, как давно заметил Ванята, несправедливый. Однажды от него досталось и Ваняте…
Не зная беды, Ванята шел с рыбалки. На кукане болтались липкие пескари и живучие полосатые окуни. Председатель увидел Ваняту, перешел через дорогу и без всяких предисловий спросил:
— Ты лодку зачем потопил? Говори!
Сказал «говори», а сам даже рта не дал раскрыть, сыпал без передышки вопросами — зачем, почему, до каких пор?
Лодку, на которой переправлялись косари, Ванята не трогал. Даже не подходил к ней. Он рыбачил с берега. Другое дело — Гриша Самохин. Станет в лодку, упрется ногами в борта и давай раскачивать. Только рыбу Ванятину распугает. За все Гришины проделки влетало почему-то Ваняте.
Грустные размышления Ваняты прервал шум мотоцикла. В селе на мотоцикле гоняли только двое — председатель и счетовод. Между прочим, председатель задавил в прошлом году петуха Пузыревых. Петух, правда, был дурак, сам лез, куда его не просили, но факт остается фактом.
Ванята поглядел вдоль улицы и узнал председателя. Он мчал по дороге на полном газу. Пыль клубилась сзади пышным серым облаком. К плетням, размахивая куцыми крыльями, шарахались куры; с немым упреком смотрели вслед мотоциклу горбоносые рассудительные гуси.
Мотоцикл сделал по улице крутой вираж, подкатил к Ванятиным воротам, отрывисто фыркнул и тут же заглох. С черного потертого сиденья спрыгнул председатель в пыльных кирзовых сапогах и круглых космических очках на лбу. Он вынул из мотоцикла ключ, повертел его на длинной медной цепочке и окликнул Ваняту:
— Дома мать?
Ванята снимал белье, уклончиво глядел в сторону — на корявую вишню с яркими лакированными листьями, на белого голубя с красной подпалиной на груди, который сидел на коньке черепичной крыши. Голубь был нездешний, залетел из каких-то далеких краев. Возможно даже, из-за морей и синих океанов.
— Ты что — не слышишь? — спросил председатель.
Ванята молчал. После случая с лодкой он уже ничего хорошего от председателя не ждал. Только и умеет кричать!
Председатель подождал минутку, повертел ключ на цепочке и пошел в избу.
Ванята долго стоял среди двора с охапкой белья. Над селом разгорался во всю силу день. В небе плыли высокие чистые облака, расстилали по земле свет и тишину. Голубь с красной подпалиной на груди ходил по коньку черепичной крыши, озабоченно и удивленно смотрел на мальчишку. Никто не махал кепкой над головой, не кликал к себе, не бросал наземь горсти зерна.
Председатель все еще не появлялся. Ванята перебросил с руки на руку белье и пошел в избу. Как он предполагал, так и вышло — председатель расстроил и себя и мать. Красный, злой он ходил взад-вперед по комнате и дымил папиросой. Мать Ваняты сидела возле стола и, уронив голову на руки, плакала.
Глава третья
КОЗЮРКИНО
Два дня и две ночи стучат колеса поезда. Ванята и мать в купе одни. На квадратном столике сверток с едой, цветочный горшок с тремя сухими пожелтевшими окурками. Кроме Пузыревых в вагоне еще двое — дядька в синих очках и девушка с грибным кузовком. Поезд часто останавливался, но пассажиров не прибавлялось. Наверно, он мчал в такие края, которые вообще никого не интересовали.
Ваняте грустно. Льет без передышки холодный косой дождь. Книжка, которую он взял в дорогу, закончилась. В чемодане, под материным сиденьем, есть еще одна. Но мать спит, и Ванята не хочет ее тревожить. Уснула она сразу после обеда и до сих пор не открывает глаз, не боится проспать своей станции. Порой Ваняте кажется, что впереди вообще ничего нет — ни станций, ни городов. Только серые тучи, мокрые деревья да неглубокие лужи, из которых выпрыгивают под дождем торопливые солдатики.
Кроме белья и книжки в чемодане Ваняты лежит еще жестяная коробка с крючками и обернутый полотенцем портрет отца. Отца Ванята не знал и не помнил. Он погиб в сибирской тайге, когда Ваняте исполнилось полтора года.
До этого отец работал на кирпичном заводе, который был рядом с селом. Ему надоело возить в самосвале кирпичи, потянуло в далекую, опасную дорогу. Мать долго размышляла над своей судьбой и в конце концов согласилась ехать с мужем в Сибирь. Для начала отец тронулся в путь сам. А через год, когда Ванята подрос и уже бегал босиком по двору, мать написала отцу письмо и тоже стала готовиться в дорогу. Тут и пришла нежданно-негаданно в дом Пузыревых страшная весть. В тайге, где строили новый завод, случился от молнии пожар. Отец, спасая с рабочими стройку, сгорел в глухой, объятой пламенем чаще. Его даже похоронить не смогли. Много лет спустя среди гарей нашли только медную пряжку с темной расплавленной звездой. Это была пряжка от ремня, который носил отец.
На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята — вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы разбросанные как попало пятнышки — наверно, веснушки…
Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают тонкие, наполненные розовинкой губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.
Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то большое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и сказала: