Вазкор, сын Вазкора

Ли Танит

Эмалевые серьги Котты зазвенели, когда она пошевелилась и уставилась прямо на меня, как будто она видела каждую черту на моем лице.

– Ты сомневаешься насчет татуировки, – сказала она.

– Ни в чем я не сомневаюсь, – сказал я, взбешенный и холодный, каким можно быть только в четырнадцать лет.

– Ты хорошо делаешь, что сомневаешься, – сказала она, заставив меня почувствовать себя идиотом. – Как ты говоришь, но может плохо подействовать на тебя. Тем не менее я осмеливаюсь утверждать, что ты оправишься, как и после укуса змеи. Но мне интересно, не потратят ли они впустую свои чернила.

Я не понял. Я уже собирался бросить ей какие-то резкие слова и покинуть палатку, когда Котта, без какой-либо очевидной причины и связи, добавила:

– Этот

станок из города Эшкир. Однажды среди палаток была женщина из Эшкира.

Я бы не придал этому никакого значения, но только Тафра как-то странно застыла неподвижным серым изваянием.

– Почему ты говоришь о ней? – вскоре спросила она. – Она была рабыней, которую украли воины, и она убежала. Что еще тут может быть?

– Верно, – сказала Котта, – но она видела, как он появился, – и она кивнула в мою сторону. – Она стояла на коленях позади тебя и держала тебя, а ты разодрала ей руки от боли. Она была молодая и сильная, но ей тоже предстояло выплеснуть в мир своего ребенка. Интересно, что с ней стало в этих дебрях.

Все это казалось мне невразумительным. Меня удерживало только натянутое, как кожа вокруг раны, лицо матери.

Потом Котта сказала мне:

– Ты не умрешь завтра, молодой самец. Не бойся. Если ты заболеешь, Котта позаботится о тебе.

Она как будто заколдовала меня. Все дневные тревоги исчезли, как исчезает мрак, когда солнце поднимается в небе.

Я вышел освежевать моих оленей, а потом, когда крыша из облаков над горами заиграла красной, пурпурной, желтой и черной красками, как на воинском одеянии, которое моя мать ткала для меня, я выбрал место у огня и в последний раз поел как мальчик.

Глава 2

В ту ночь приходится спать на новом месте вместе с другими мальчиками, которым наутро предстоит посвящение в мужчины.

На рассвете приходит жрец крарла, чтобы разбудить всех. Лицо его покрыто свежей черной краской. Он одет в жреческий наряд, украшенный кисточками из хвостов животных и побрякивающий от медных кружочков и зубов зверей: диких кошек, волков, медведей, а также людских. Я не спал и слышал, как он подошел, прежде чем он схватил меня за руку. Если бы он тихо подкрался, я все равно узнал бы его по его вони.

Сил был провидцем в крарле Эттука. До него им был его отец, который втерся в крарл из леса, имея только свои фокусы в качестве рекомендаций. Богом Сила был одноглазый змей, Вероломный Искуситель, в честь которого с незапамятных времен назывались изгибы и повороты Змеиной дороги. Как-то Сил взял жену, и она принесла ему дочь. Вскоре женщина умерла, что совсем меня не удивило. Дочь тем временем выросла в настоящую суку. Она была помощницей отца в его представлениях с заклинаниями, кроме чего, с ней переспала добрая половина мужского населения крарла, но статус ее был высок. Сил-На (иначе чем дочерью Сила ее не называли, и это было знаком ее величия) всегда метила занять место Тафры в качестве жены Эттука. У нее был один сын, на год моложе меня, Фид, и она хотела бы приписать его Эттуку, но не осмеливалась. Рыжий Фид косил на один глаз, а единственным косоглазым воином в крарле был Джорк; глаза Эттука были нормальными. Эго обстоятельство ее, должно быть, бесило.

Когда Сил поднял нас, мы вышли на открытую площадку за палаткой. Здесь мы разделись и растерлись снегом. Это место было далеко от других палаток под тоннелями, и в долине не слышно было ни звука, кроме тех, что издавали мы, дрожа от холода. В час посвящения женщины должны прятаться, и даже смельчаки сидят тихо.

Жрец подошел и осмотрел нас. Он тыкал пальцами и осматривал мальчиков. Я все еще был зол; моя злость всю ночь составляла мне компанию. Я подумал: «Если он прикоснется ко мне своими когтями, я пробью ему глаза на затылок». Но он, должно быть, почувствовал, как я закипаю, и оставил мое тело в покое. Вскоре он, не дав нам одеться, погнал нас по долине мимо заводи, покрытой коркой льда, которую женщины обычно разбивали, приходя за водой, но не сегодня: ни одной женщине не разрешалось ходить этой дорогой в утро Обряда и через горную гряду. Мы проделали этот путь бегом, чтобы не умереть от холода. На той стороне сосны и кедры темнели, как глубокие черные прорези в слабом желтом сиянии поднимающегося солнца. Наш путь лежал через деревья, через черные тени к силуэту палатки из множества шкур, возвышавшейся подобно храму смерти, в который мы должны бежать. Внутри в палатке была непроглядная тьма. Задыхаясь после бега мы упали там, куда нас толкнули невидимые руки. На полу были грубые ковры, а воздух казался душным и горячим после нашего короткого, но леденящего похода. Там уже были мальчики, пригнанные раньше нас, а позади нас были другие, и все тяжело дышали, как собаки после охоты. Темнота бурлила от тел, дыхания и ужаса. Не я один испытывал недобрые предчувствия, но ничья яростно могла сравниться с моей.

В это помещение было набито, наверное, около шестидесяти юношей из разных крарлов дагкта. И по всем зимним долинам племена будут проводить обряды этого Дня Посвящения, и у каждого племени свой, слегка отличающийся от других обряд.

Вскоре распространился аромат дыма, как сладкая горечь полыни.

После одного или двух вдохов половина начала задыхаться, но проникнув в легкие, дым успокоил их, и все стихло. Это был магический фимиам жрецов. Казалось, что голова постепенно отделялась от тела и плыла в воздухе. Моя голова была где-то под крышей, однако каким то образом я ощущал и свой живот внизу, твердый, как косточка персика.

Потом застучали барабаны, то ли из углов обширной палатки, то ли в моем теле, мне было не разобрать. В темноте раздавалось какое-то бормотание и ощущалось беспокойство, и что-то пискнуло подобно животному, но мне было все равно.

Я долго лежал в дыму, безразличный и в то же время зная, что должен сосредоточиться и не давать угаснуть своему гневу, единственному, за что я мог держаться.

Внезапно какие-то руки схватили меня и швырнули через ковры на тела других мальчиков, лежавших в оцепенении. Наверное, они таким образом втаскивали юношей уже некоторое время, может быть, они даже наступали на меня, как я сейчас наступал в опьянении на других. Я не замечал ничего, и никто не замечал меня.

Перегородка из шкур вела в пещеру, и воздух сразу стал промозглым и заиндевело-холодным.

Здесь было светло. Свет пробивался в мое сознание постепенно, небольшими порциями. Они бросили меня на спину на твердое ложе, и в меня сразу, как зубами, впился холод. По стенам стекала вода, кто-то проскрежетал зубами, кто-то вскрикнул, а звук барабанов обволакивал и расплывался, как и все перед глазами.

У меня в голове все так перепуталось, что я вообразил, что прихожу в сознание; я задрожал от холода и начал слабо сопротивляться, потому что обнаружил, что меня связали. Я отчаянно хотел сейчас испугаться, ибо чувствовал, что это моя единственная защита, а я ее каким-то образом лишился, но земные образы и подробности – запах, цвет, звук – мешали.

Наконец склонилась смерть, чернолицая, с глазами обесцвеченного железа, и я узнал Сила. Это было время и место татуировки. Они нанесут на меня шрамы мужской зрелости, и я умру.

Мне кажется, я его укусил. Он ударил меня по лицу. Я почувствовал и не почувствовал удар. Потом бронзовый коготь царапнул меня, острый жгучий зуд. Он пробежал по груди, ребрам и рукам по следам шерстяного тампона-лизуна, сладострастно наносившего рисунок. Бронзовая игла и игла из кости, и скрип шерстяной нити, протянутой сквозь кожу. Сначала все это показалось пустяком, но тут же стало невыносимым, эти безостановочные укусы-поцелуи, сопровождаемые царапающей серебряной болью. Я забыл, что укусил Сила, и вспомнил только после. Я забыл, кто он. Я уставился в черное лицо, в глаза, мерцавшие в слабом свете, и извивался и корчился при каждом искусном ударе. Но ощущения из невыносимых незаметно перешли в приятные. Я закрыл глаза и какая-то девушка нежно поглаживала меня ногтями, старясь разбудить, и она нежно будила меня во всех смыслах, но когда я потянулся к ней, она вспорхнула и в следующую секунду уже убегала, смеясь, по тоннелю в горах.