Вчера-позавчера
Шрифт:
Поправил Ицхак галстук, обмахнул лицо шляпой и постучал в дверь — не ответили. Постучал еще раз и не получил ответа. Обошел дом и нашел другую дверь. Постучал — не открыли ему. Забрался на карниз окна и заглянул внутрь дома. Увидел, что комната пуста. Пошел и заглянул в другое окно. Услышал шорох и увидел мышей, хозяйничающих в доме. Как странно, дом покинут хозяевами, а его соседи — не знают.
Повернулся и пошел к другому дому, утопающему в тени деревьев и цветов и окруженному железным забором, увенчанным бронзовыми цветами, с колокольчиком у входа. Увидел Ицхак — ворота открыты и не надо звонить в колокольчик и возвещать о своем приходе. Вытер он ноги, поправил галстук, поднялся по каменным ступеням и вошел в красивый коридор с красивой мебелью. Такой красивой обстановки и такого дома не видел Ицхак у себя в городе. Почувствовал он гордость за брата своего, еврея, и в то же время ощутил всю свою незначительность, что характерно для маленьких и обыкновенных людей, попадающих в большой и великолепный дом.
Встретил там Ицхак молодого человека, стоявшего в коридоре подобно нищему у двери. По одежде и сандалиям его видно было, что он рабочий, однако трудно было представить себе, что рабочий в Эрец Исраэль так плохо одет. Но на всякий случай снял Ицхак шляпу с головы и зажал ее в руке так же, как сжимал тот свою шляпу. Послышались слова из внутреннего помещения на языке, которого Ицхак не знал, но понял, что это французский. Открылась дверь, и вышла хорошо одетая, накрашенная и надушенная дама. Закрыла она дверь за собой и сказала что-то на языке, которого Ицхак не знал, но понял, что это русский. И тут же вернулась в комнату и опять закрыла за собой дверь. Сказал молодой человек Ицхаку: «Тебе нечего тут ждать, как и мне». Понял Ицхак, что нечего ему тут делать.
Снял молодой человек свои сандалии, взял их в руки и вышел. Пошел Ицхак за ним следом и вышел с ним вместе. Спустились они по каменным ступеням и закрыли за собой ворота. Колокольчик звякнул. Посмотрел Ицхак на землю, увидел, что ноги юноши — босы. Сжались ноги его в ботинках, как будто напоролись на колючки.
Сплюнул тот и спросил: «Ты пил чай?» Взглянул Ицхак на него и удивился. При чем тут чай? Но он так устал, что просто потащился вслед за своим спутником, который шел, и молчал, и сандалии в его руке.
Солнце село и увенчало мошаву золотой короной. Улицы начали заполняться стариками и подростками, женщинами и девушками. Старики шли на молитву, подростки вышли встречать дилижанс, возвращающийся из города, а женщины пришли встречать своих мужей, возвращающихся в дилижансе. Были и такие, что просто вышли на улицу. Одни обсуждали деревенские новости, а другие прогуливались молча. Безмятежная тишина простиралась над всей деревней, и нечто вроде чуть заметного тепла трепетало и поднималось от земли. Сверху струился аромат цветущих деревьев, и снизу поднимался аромат цветущих кустов, и заходящее солнце венчало лица людей и делало их необыкновенно милыми. Вдруг разверзлась земля, и поток арабов запрудил мошаву. Идут они группами по двое-трое; не прошло и часа, как заполнилась мошава арабами, и не прошло и часа, как растворились евреи среди множества народу этого. Начал Ицхак опасаться — не попал ли он на ярмарку иноверцев. Опустил его спутник руку ему на плечо и сказал: «Видишь ты этот народ? Это арабы, работающие у наших братьев, крестьян. Сколько пыли они поднимают. Пойдем, друг мой, пойдем и прополощем наши глотки стаканом чая!»
Дошли они до окраины мошавы и подошли к развалине, одной из тех, что остались там, как образчики домов первых поселенцев. Обошел спутник Ицхака развалину и вошел вместе с ним в комнату, стены которой разломаны, и потолок покосился, и под ногами земля и камни, и две дыры глядят из двери, и сквозь них проходит свет. Положил хозяин дома руку на плечо гостя и сказал: «Мой дом — твой дом!» Усадил Ицхака на кровать и сказал: «Сейчас напьемся чаю».
Вышел, принес воды из колодца, взял чайник и керосинку. Наполнил водой чайник и зажег фитиль. Воспламенился фитиль и осветил комнату. Расстелил хозяин дома номер «Хапоэль Хацаир» поверх ящика, поставленного вертикально, жестом человека расстилающего скатерть на своем столе, и ласково посмотрел на Ицхака. Вынул хлеб, и маслины, и помидоры и сказал: «Бери и ешь!»
Ни разу в жизни не ел Ицхак за чужим столом и ни разу в жизни не пробовал маслины и помидоры. Он не знал еще, что помидоры можно употреблять в пищу, так как в его городе помидоры называли дурными яблоками, и умные не дотрагивались до них. Внезапно Ицхак оказался за чужим столом, и помидоры лежат перед ним. Стал донимать его голод и подсказывать ему: «Ешь!» Взял он кусок хлеба и две-три маслины, которыми славилась Эрец Исраэль, а к помидорам не притронулся. Попробовал маслины и скривился. Улыбнулся хозяин дома и сказал: «Как ты кривишь от них свое лицо сегодня, так ты будешь радоваться им завтра. Возьми помидор и ешь». Взял Ицхак дольку помидора, попробовал и отложил ее, как человек, говорящий «Не надо ни меда твоего и ни жала твоего». Посмотрел на него его товарищ и сказал: «Если ты хочешь жить в Эрец Исраэль, ешь то, что есть. Пододвинь стакан, и я налью тебе чаю». Пододвинул Ицхак свой стакан, и налил ему хозяин дома чай, который любил больше всех других напитков. Ицхак, непривычный к большому разнообразию напитков, никогда так не наслаждался всеми напитками, что доводилось ему пить, как наслаждался он в тот час этим стаканом чая.
Напившись чаю, взглянул он на хозяина дома и подумал: правильно ответил я тому старцу на корабле, спросившему, есть ли у меня родственники в Эрец Исраэль, а я сказал ему, что все евреи — братья, тем более в Эрец Исраэль. Близкий друг лучше дальнего родственника. Ведь среди всех его родственников не нашлось ни одного, любящего его. Не разделяли они его преданности сионизму и из-за различия во взглядах отвернулись от него. Есть среди родственников Ицхака хасиды и есть среди родственников Ицхака просвещенные люди. Хасиды видят в нем еретика и безбожника, просвещенные — видят в нем дикого хасида. Одни отдалились от него из-за его неверия в Бога, другие отдалились от него из-за его излишней веры в Бога. Есть среди родственников Ицхака и такие, что считают его лодырем, не желающим пальцем пошевелить, чтобы заработать на жизнь. И товарищи по хедеру и ешиве тоже не сблизились с ним. Из богатых семей — оттого, что он был беден, из бедных — завидовали ему, что он превзошел их в сионизме. Короче говоря, до приезда в Эрец Исраэль не было у Ицхака друга. Как только прибыл он в Эрец Исраэль, нашел друга.
Фамилия нового друга была Рабинович. Если встретил ты десять русских евреев, знай, что девять из них носят фамилию Рабинович. В городе Ицхака не было человека с фамилией Рабинович. Но из книг и из газет знал Ицхак это имя, потому что были писатели и известные сионисты по фамилии Рабинович. Полюбился Ицхаку Рабинович сам по себе и из-за его имени.
Спросил Рабинович Ицхака: «Хочешь еще пить? Нет? Если так, погасим керосинку и зажжем лампу». Как только зажег он лампу, пожаловали комары и прочая крылатая мошкара, что мечется с места на место, с лица хозяина дома на лицо гостя и с лица гостя на лицо хозяина дома. И пока Ицхак ежится и поднимает плечи, уклоняясь от комаров, Рабинович подпрыгивает и убивает сандалией скорпиона на стене. Выбросил его и сказал: «Это обычные гости у меня в доме. Что ты так дрожишь? Теперь поговорим немного о твоих делах. Итак, ты приехал из Галиции? Скажи мне, отчего не торопятся твои сограждане уезжать в Эрец Исраэль? Может, ждут, что император Франц-Иосиф доставит их сюда в золотых вагонах? Сдается мне, что, кроме рабби Биньямина [10] и доктора Тагона, не удостоился я встретить кого-либо из Галиции. Они из твоего города? Нет? Но со статьями рабби Биньямина ты знаком?»
10
Рабби Биньямин (Радлер Фельдман Иегошуа, 1880–1957), журналист, писатель и общественный деятель.
Послышался шум у двери, и вошел молодой человек. Поздоровался он с хозяином дома и удивленно посмотрел на гостя. Сказал Рабинович: «Честь имею представить тебе нашего нового гостя. Ой! Забыл спросить его имя, раз так, назовем его собратом в беде». Пожал товарищ его руку Ицхаку и сказал: «А я товарищ по несчастью». И чтобы не подумал тот, что скрывает он от него свое имя, повторил: «Правда, так зовут меня, товарищ по несчастью».
Товарища по несчастью звали Горышкин. А почему прозвали его так? Потому что, куда бы ни приходили его товарищи в поисках работы, работу не находили, а находили Горышкина. Нет такой работы в поле, и винограднике, и на плантации, которую он не просил бы для себя, и нет такого места, где не предпочли бы арабов. Одно только оставили ему арабы — винодельню, собирается он отправиться в Ришон ле-Цион или в Зихрон-Яаков, может, там найдется работа.
Потрогал Рабинович чайник и убедился, что он горячий. Взял стакан, налил ему чаю и сказал: «Наверняка ты не ужинал. Возьми и ешь». Сказал Горышкин: «Дай мне сперва вспомнить, когда я ужинал?» Сказал ему Рабинович: «Поешь сначала, а потом займемся историографией голодных дней. Вот хлеб, и вот маслины, и вот помидоры. Положи сахар в стакан и подсласти себе жизнь».
Отрезал себе Горышкин большой кусок хлеба и ел с аппетитом, запивая сладким чаем, и смотрел на помидоры, как смотрит голодный на дорогое кушанье. Сказал ему Рабинович: «Возьми помидор и сделай себе бутерброд». Сказал Горышкин: «Эти чудесные плоды — откуда они у тебя?» Улыбнулся Рабинович и сказал: «Оттуда, откуда все помидоры берутся: с арабских огородов». Взял Горышкин помидор, и протер глаза, и проговорил: «Загляденье! Загляденье!» Вонзил в него зубы и слизнул сок со своих усов.