Вчера
Шрифт:
Бабушка осудила мамино упрямство и сказала, что взрослые должны решать свои дела, не спрашивая сопливых советчиков.
— Возможно, — сказала она, — Станислав хотел всерьёз восстановить семью.
— Нет уж, — ответила мама, — видно, мне не светит женское счастье…
Проблемы женского счастья меня тогда, понятно, не интересовали. В августе мама решила отправить меня на хутор. Пошли на Большой Базар, нашли хуторского мужика, который приехал из хутора на базар подводой. Он узнал маму и она передала меня в хутор к бабушке с этим
Приехали уже ночью. Дома радостно встречали бабуся и дед. На следующее утро мне поручили сбить масло. В глечик со сметаной вставлялось деревянное кольцо с прорезями, закрепленное на длинной ручке, пропущенной через деревянную же крышку. Чем шустрее колотишь шумовкой по сметане, тем быстрее всплывёт комок сливочного масла…
Потом через денёк, опять же на радостьях по случаю моего приезда, пошли к Конькам на ту сторону Чавки толочь пшено. У Коньков сохранилась ножная ступа, которую забыли изъять при раскулачивании (всё такое, считавшееся «орудиями производства», отбиралось), так к ним ходил раз в году весь хутор… Стоишь на специальной доске и качаешься туда–сюда… К одному концу доски приделан пест, а к другому — противовес. В ступу засыпается просо. Через час такого танца на доске, когда уже основательно вспотеешь, получается пшено. Шелуху потом отвеиваешь… Часть продукта отдаешь куркулям Конькам в уплату за ступу…
В конце августа 42-го по распоряжению районного оккупационного начальства в хутор приехал православный священник крестить детей. Во дворе хаты, примыкающей к дому Горовых, собрали хуторской народ с детьми. У колодца поставили ваганы (корыто) из оцинкованного железа, и поп стал читать молитвы и окроплять детей, а младенцев макал в воду. Был большой гвалт, но постепенно мероприятие исполнилось. Моими крёстными стали Яков Горовой, сын бабушкиной подруги бабы Лушки, и тётя Гашка из Дыхановки, дочь деда Калистрата от первого брака.
На радостях мой крёстный отец Яков повез меня кататься на раме велика. Он провёз крестника по обеим улицам хутора и объехал ставок по плотине. Пацаны очень мне завидовали, а я гордился таким событием…
Глубокой осенью резали свиней, делали сало и колбасы. Тогда же варили мыло. Дед кинул в лохань всякие обрезки после разделки поросенка. Ходоки–меняльщики из города тащили каустик с заводов, голубые кристаллы едкого калия или натрия. Дед кинул в лохань и сколько надо этих кристаллов. Долго варил во дворе на печке. Отдельно по заказу бабушки сварил туалетного мыла, для чего в лохань бросил обрезь почище и добавил десяток яичных желтков и веничек мяты. Образовавшийся после варки корж мыла вывалили на мешковину, просушили и разрезали на брусочки. Получилось отличное хозяйственное мыло, а для бабуси и туалетное, жёлтенькое и с приятным запахом…
Пшеницу осенью обмолачивали конным катком (лошадь тащила по кругу, уминая и терзая брошенные на утоптанный двор развязанные снопы, метровой длины и полметра в поперечнике гранитный цилиндр на оси. Вдоль цилиндра были выбиты канавки глубиной сантиметров двадцать, так что на поверхности цилиндра получились соответствующие рёбра, которыми колоски обмолачивались. После изгнания немцев колхоз не выделял лошадь, и мы с дедом обмолачивали пшеничку цепами… Я умел и многое другое, например, жать серпом…
Мужские зимние занятия — выделка упряжи, изготовление саней, заготовка дров восхищали меня, я крутился у мужиков под ногами, подавая то то, то другое. Было весело и ответственно…
Но и женские забавы — прядение, работа за ткацким станком, изготовление льняного полотна и ковровых дорожек на станке были милы и интересны…
К школе мама забрала меня в город. 1-го декабря 43-го, через полтора месяца после освобождения города, как заработали первые школы, пошёл снова в 1-й класс. Мои хождения в хуторскую школу при немцах не учли.
Помню ежеутренние бои с мамой в связи с необходимостью рано вставать. Мама обычно давала мне пару огромных бутербродов из белого хлеба, намазанного маслом в палец толщиной и посыпанного толстым слоем сахарного песка. Есть это было просто невозможно. Придя школу, я первым делом отдавал голодным детям свои буржуйские бутерброды. А когда медлил с отдаванием, их у меня нахально отбирали. У моих вечно голодных одноклассников аппетит был завидный…
Сидел на задней парте. Любил рассматривать журнал «Америка», который приносили другие дети.
В глубине школьного сада прятался в абрикосовых деревьях служебный домик директора школы, построенный ещё до революции из тёмно–красного калёного кирпича, а рядом с ним простецкий деревянный павильон библиотеки. В библиотеку я скоро и проторил путь. Моей первой книжкой стали сказки Льва Толстого.
Тогда Америка оказывала СССР серьёзную продуктовую, и не только, помощь. Мама работала в ОРСе, эта организация расшифровывалась неплохо: 1) обеспечь раньше себя, 2) обеспечь родственников своих, 3) остальное раздай сослуживцам… Поэтому однажды принесла домой в красивой картонной коробке продуктовую посылку из Америки. Их приходило на каждую организацию немного, так что практически все расходились по начальству.
Чего там только не было! Банка тушеной колбасы, банка сгущённого кофе, печенье, плитка шоколада, пачка сигарет «Camel», миниспички, какие–то цукаты и, самое главное, пачечка жвачки… Что было ещё, убей — не помню. Самое удивительное, что в нашу коробку юморной американский упаковщик вложил удивительный журнал–каталог с рекламой каких–то станков и оборудования. Я залистал его до ветхости, хотя он был на прекрасной глянцевой бумаге. А как пахли его страницы! Это было окно в неведомый мир.
На улицах молодые женщины стали покуривать американские сигареты вместо патриотичного «Беломор–канала» и носить облегающие юбки выше колен. Руководящие мужики говорили, что это нехорошо, но пылко смотрели им вслед…
По вечерам пацаны из соседних домов сбивались в стаи и бежали играть в войну в недалекие развалины сгоревших пятиэтажек.
Я очень любил лазить с соседскими ребятами по огромным трофейным бакам для производства пива, высотой с рост взрослого человека или даже больше, выгруженным недавно на территорию между двором Гусаровых и домом Нины Григорьевны на соседней улице Дзержинского. Там впоследствии действительно образовался пивзавод.