Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Когда мы подбегали, каждый старался пристроиться к его левой руке, чтобы нести фотоаппарат. Отдав футляр самому, по его мнению, надежному, Аркаша отдавал портфель, а затем снимал через голову и отдавал счастливцу штатив на ремне.
По дороге он заинтересованно и подробно расспрашивал нас, кто в селе умер, у кого в семье родился малыш, будут ли скоро свадьбы. Его интересовало, казалось, все. Особенно его интересовало, кто из служивых прибыл на побывку, к кому приехали на воскресенье родственники из Первомайска или Димитрешт. Мы давали ему подробную информацию, заодно указывая, кто
– Тебе когда в армию?
– спрашивал он самого старшего из нас. У самого младшего интересовался, когда у того свадьба. Мы весело смеялись.
Смеялся с нами и Аркаша, широко показывая огромные редкие зубы. Передний верхний зуб был покрыт золотой коронкой. Оттопыренная тяжелая нижняя губа при смехе подтягивалась к зубам. Лицо его в такие минуты, несмотря на начавшую отрастать после бритья синюю щетину, становилось почти детским.
Притягательность его облика не умалялась ни длинным крючко-образным, изогнутым у кончика, носом, ни горбиком спины справа. Огромная, с редкой проседью, кучерявая шевелюра, едва прикрывала большие, слегка оттопыренные тонкие уши.
Нам казалось, что именно таким должен быть настоящий фотограф. Невысокий, с вытянутой вперед, как будто он вглядывается в матовое стекло фотоаппарата, головой. Светло-серый костюм и слегка запыленные рыжие туфли дополняли портрет Аркаши.
Войдя в село, он направлялся к тем дворам, где брал заказы. Мы забегали вперед и предупреждали криком: Аркаша-а! Заказчики выходили к воротам. Аркаша подходил, усаживался на лавочки возле калиток. Он помнил своих клиентов, здоровался по имени. Открывал заветный портфель. Вытаскивал несколько толстых, подписанных карандашом, пакетов от фотобумаги. Голоса смолкали.
Из пакетов Аркаша доставал фотографии. Вокруг него склонялись головы. Комментарии были короткими, но выразительными:
– Дивись, Петро таки вийшов п'яним, точно, як був тодi, коли здоймали. Ото-ж Аркаша!
– А Регорко яким старим зробився, прамо дiд.
– Навiть кiтка и кугут виiшли, i там саме де стояли тодi.
– Глянь, яка Надя файна, а нiяк не одружиться.
– Чекае кiномеханика.
– Диви, диви, Иван який животатий, як пресидатиль.
– А Манька яка нечисана. Аркаша, ти що, не мiг причесати, або кучери прекласти.
По мнению сельских женщин, Аркаша мог асолютно все. Давая ему на увеличение фотографию убитого на войне мужа, женщина просила:
– Аркаша! Зроби мого молодше. Вiн тодi був з вусами.
Аркаша лишь иногда записывал. Он практически никогда не ошибался.
– Аркаша, мiй вийшов дуже лисий. А ну, шось зроби.
– А мене поклади поруч з Марушкою.
– А нафарбувати можеш, щоб варги (губы) були червоними?
Иногда Аркаша предусмотрительно уточнял свои возможности, потому, что требования клиенток тех лет смогла бы удовлетворить только современная компютерная графика.
Каждый раз Аркашу особенно донимали молодухи:
– Аркаша, ти ще досi не одружився?
– Залишайся у нас, ми тебе такi сьогодни одружемо. Не втечеш, будеш тут жити i карточки робити.
– Що ти у Гамлявого втратив, що ти там ночуешь? Гамлявиха вже стара. Приiжджай ввечери до нас, i Могилiв забудеш.
Аркаша, улыбаясь своей детской улыбкой, старался отшучиваться, но молодухи всегда брали верх.
По мере продвижения Аркаши вниз по селу, эскорт его частично менялся, но больше увеличивался. Где-нибудь, по выбору самого Аркаши, чаще вдоль улицы, он останавливал ребятню:
– Станьте все вот тут. Так! Не обязательно смотреть в аппарат. Закройте рот и вспомните кинокомедию с Филиповым. Так. Готово.
Фотографируя, он никогда не подходил несколько раз к группе, выставляя и поворачивая голову. Он мог только сказать:
– Высокие назад. Станьте чуть теснее. Опустите плечи. Все.
Приехав в следующий раз, он привозил единственную фотографию пацанов. Все бежали к родителям. Мало кто отказывался от заказа. Уж больно живые были дети на фото.
Мама хранила фотографии в рамках под стеклом. Потом, за несколько лет до кончины она перенесла фотокарточки в альбомы, за исключением больших фотопортретов.
Вскоре Аркаша приехал на велосипеде, взятом на прокат за фото в Мошанах. Штанины его были заправлены в носки, чтобы не захватило цепью.
На велосипеде он ездил недолго. Вскоре Аркаша приехал с самого Могилева на велосипеде с мотором, изрыгающим синий дым. Мы бежали за ним в клубах дыма и все так же кричали:
– Аркаша! Арка-аша-а!
Когда мотор не заводился, мы дружно толкали так, что Аркаша с трудом сдерживал равновесие.
Ещё через год Аркаша приехал на мотоцикле ИЖ-56. Треноги, футляра и портфеля уже не было. Могилевские мастера прикрепили на багажнике прямоугольную проволочную блестящую корзину, в которой уютно лежал большой черный баул. В бауле умещалось все имущество фотографа. Сменилась и фототехника. Громоздкий деревянный аппарат заменили "Москва", "Зенит", "Киев" и "ФЭД", которые он менял по мере надобности.
Расширилась и география фотоинтересов Аркаши. С Елизаветовки он ехал в Боросяны, потом в Городище, Сударку, Брайково и круг снова замыкали Мошаны, где он выезжал на шоссе, впервые в те годы узнавшее асфальтное покрытие.
Со временем Аркаша стал приезжать реже. Уменьшилось количество заказов. Фотографии военных лет стали увеличивать все реже. Аркаша выезжал, по приглашению через ездивших на базар сельчан, только на свадьбы, и то не на все. В села возвращались демобилизованные солдаты с перекинутыми через плечо ремешками фотоаппаратов. В каждом селе росли свои умельцы.
После пятого класса в подарок от брата я получил "Любитель-2". С самыми примитивными навыками фотографа я уже был знаком. Большим подспорьем было и то, что в крайней комнате нашего дома окно закрывалось непроницаемыми для света ставнями.
Фотобачок, реактивы и планшет для прямой контактной печати разместились на столе. Мои руки стали удивительно пахнуть проявителем. Всю пленку в двенадцать кадров я расходовал, бывало, за несколько минут. Фотографировал все: дом, родителей, корову, кота, мотоцикл соседа, улицу.