Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
– Чего от тебя псиной несет? Ты что, лежал в будке у Лайки?
– Папа!
– он вытянул руку ладонью вверх.
Я вгляделся. Вокруг рта были густые обводы грязи.
– Ты что, как будто Лайку сосал? - спросил я в шутку.
Качая рукой перед моими глазами, Женя почти скандировал для ясности:
– Папа! У коровы молоко. И у Лайки тоже молоко. Я сосал молоко у Лайки.
Все разговоры оборвались. Я замолчал. Потом спросил, чтобы чем-то заполнить тишину:
– Как же ты сосал?
– Лайка легла и я лег. Вот и сосал.
–
– Как у коровы. Только чуть горькое. - ответил сын.
– Бо-оже! - вырвалось у кого-то из женщин.
Дегустация Лайкиного молока обошлась без последствий.
Пока подрастали маленькие, Каштана выпросил у меня знакомый водитель.
Лайка жила у нас около десяти лет. Она отлично уживалась с другими, поселившимися у нас позже, собаками. Потом она стала быстро худеть. Слабела. Подолгу не вылезала из будки. Потом стала забиваться в узкую щель возле гаража. Однажды, когда я открыл ворота, она засеменила проулком на улицу. Я вернул ее. На следующее утро Лайки во дворе не было. Подойдя к воротам, я увидел на проволоке клочок рыжей шерсти собаки, выбирающейся на улицу. Лайка ушла из дому, чтобы умереть.
Один мой знакомый как-то спросил меня:
– Вам не нужен хороший пес? Немецкая овчарка. Семь месяцев.
– У кого он?
– спросил я.
– У меня дома. Мама и папа в питомнике в милиции. А он начал караулить и есть домашнюю птицу. У вас, вижу, птица закрытая.
На следующий день, придя с работы, я увидел молодую овчарку, привязанную на цепи к забору. Теща, приехавшая погостить, стояла поодаль, предлагая собаке какую-то еду. Пес затравленно жался к забору.
– Пес битый, - безошибочно определил я.
После обеда, переодевшись, я поставил скамеечку на безопасном расстоянии и сел. Долго сидел рядом с Аргоном, так звали собаку, почти постоянно тихо разговаривая с ним. Потом сидел, читая книгу. К концу нашего общения пес перестал горбиться, сильно поджатый хвост расслабился. В тот день я его не кормил.
На следующее утро, я вышел к Аргону с едой. Он жадно поел. Я придвигался к нему все ближе и ближе, разговаривая. Протянул руку к его ошейнику. Пес весь напрягся. Не без внутренней дрожи я расстегнул пряжку ошейника и убрал руку. Цепь с ошейником упала к ногам Аргона.
Еще немного посидев, я медленно встал и пошел прочь. Потом позвал пса. Он стоял еще довольно долго. Потом опасливо сделал шаг-другой. Я снова позвал его. Пёс, молча, подошел почти вплотную. Он мне верил. Я положил руку ему на холку. Затем, обхватив шею, прижал его голову к своей ноге. Так мы стояли довольно долго. Затем я убрал руку и пошел. До конца дня он неотвязно ходил за мной. На ночь я его не привязал.
Прошло около полугода. Однажды ко мне пришел бывший хозяин Аргона, бывавший в свое время у меня много раз. Увидел я его шедшим по проулку и вышел на крыльцо. Бывший хозяин увидел Аргона и стал звать:
– Арго! Арго! Ко мне!
Так мы узнали, что хозяин называл его Арго. Моя же теща, не расслышав, назвала его Аргоном.
Я пригласил пришедшего бывшего хозяина войти, хотя в груди у меня шевельнулась ревность. Не успел он открыть калитку, как Аргон с грозным рычанием бросился вперед. Гость едва успел захлопнуть калитку и убрать руку. Аргон продолжал рваться к нему, грызя зубами металлические прутья ворот.
Гостя я принимал в середине проулка, наблюдая за Аргоном. Тот стоял в агрессивной позе, следя за каждым движением гостя. Стоявшая дыбом на загривке шерсть улеглась, когда тот ушел. Аргон ревниво обнюхивал меня, пытаясь пометить.
Аргон стал комендантом нашего двора. Много лет он был цементирующим началом для остальных, более мелких собак. Когда я приносил очередного щенка, держа повыше, сначала показывал, затем гладил Аргона и щенка, говоря, что маленький наш. Через минуту без опаски опускал щенка на землю. Аргон обнюхивал его, потом, как правило, метил, что означало, что новоприбывший становился его собственностью.
Он довольно часто приводил к порядку резвившихся спаниелей, которые становились безалаберными в своей чрезмерной активности. К чужим собакам у него было патологически агрессивное отношение. Отбив лапой засов, Аргон выскакивал в проулок и в мгновение ока крушил шейные позвонки несчастных пришельцев, независимо от пола и величины.
Чтобы избежать несчастных случаев, я закрепил на засове пружину. Но Аргон легко преодолевал ее сопротивление. Тогда я приварил цепь в верхней части створок. ворот но отбив засов, Аргон легко проникал сквозь образовавшуюся щель в нижней части створок. Пришлось еще наваривать два штока для жесткой накидки в нижней части ворот. Только так удалось решить проблему. Все эти предохранительные приспособления уже больше четверти века украшают ворота, подчас вызывая недоумение гостей. Приходится объяснять.
К гостям его отношение было избирательным. Я не помню случая, чтобы он повел себя агрессивно к сверстникам моих детей. Взрослых он встречал громким лаем, но когда я приглашал гостей, он тут же успокаивался. От его агрессивности не оставалось и следа. Не любил пьяных.
Особую, непонятную ненависть он демонстрировал к одному жителю соседней улицы. Еще не видя его, Аргон начинал бесноваться вдоль ворот. Видимо чуял запах. Когда же тот оказывался в поле зрения, Аргон зубами выгибал в разные стороны ажурные прутья катанки на воротах.
Когда настоящая глава была закончена, я сразу же дал Жене, живущему ныне в Канаде, доступ для ее прочтения в интернете. Прочитав, как он сам сказал, три раза подряд, сын напомнил мне еще об одной любопытной особенности Аргона.
Начиная с двенадцати лет, Женя, увлекшись фотографией, запечатлел многих наших собак. Но фотографии Аргона у нас не осталось. Как только Женя наводил на него фотоаппарат, Аргон начинал рычать и стремительно убегал. Наиболее вероятным объяснением такой реакции Аргона на фотоаппарат, может быть возможное его знакомство с огнестрельным оружием.